Юкио Мисима: Запретные цвета

Сюнсукэ решил спуститься на пляж. Ему сказали, что там каждый день купается одна парочка. Он покинул игровую площадку и свернул на углу небольшого зоопарка. Тень от клетки, где подремывал на задних лапах барсук, проплыла по его спине. В вольере, спасаясь от жары, прикорнул черный кролик промеж двух прильнувших друг к другу ветвистых кленов. Сюнсукэ стал спускаться по каменным, поросшим густой травой ступеням; за буйным кустарником открылось ему океанское полотно. От края до края, насколько хватало глаз, раскачивались ветви. Вдруг над головой Сюнсукэ с одной ветки на другую летягой проворно прошмыгнул ветерок. Порой грубый порывистый ветер играючи набрасывался, словно крупная незримая зверюга. Все это утопало в нещадном солнечном свете, все это заливал нещадный цикадный звон.

Какой тропинкой спуститься к пляжу? В самом низу поселилось семейство сосен — видимо, к ним сбегали окольным путем каменные, заросшие сорняками ступени. На Сюнсукэ плеснуло солнечным потоком сквозь ветви и тотчас ослепило ярким светом, отраженным травой. Он почувствовал, как все тело его покрылось испариной. Лестница вильнула в сторону. Наконец его нога ступила на узенькую полоску песчаного пляжа у подножия утеса.

Здесь тоже никого не было. Утомленный походом, стареющий писатель присел на каменный валун. Он злился на себя, что его угораздило прийти в этакую даль. Вся его жизнь с громкой славой, религиозным благолепием, суетной деятельностью, случайными дружками и неизбежным в таких обстоятельствах ядом зависти, в общем, не понуждала его к эскапизму. В крайнем случае, ему было бы предпочтительней сойтись с каким-нибудь компаньоном, чтобы бежать от жизни.

Хиноки Сюнсукэ заимел на удивление обширные знакомства, в кругу которых актерствовал с таким мастерством и с такой сноровкой, что тысячи его зрителей и поклонников чувствовали, будто каждый из них является единственным приближенным к его персоне. Его ловкое искусство общения попирало законы перспективы. Ничто не могло подпортить его репутацию — ни восторг, ни насмешка. По одной простой причине: ко всему этому он был совершенно глух… И только теперь Сюнсукэ трепетал от предчувствия поражения, от пронзительного желания, чтобы его ранили; именно это чувство могло подтолкнуть его на изысканное бегство в его собственном стиле. Одним словом, под занавес своей жизни он нуждался в крепкой затрещине по самолюбию.

Кажется, сейчас это широкое море, которое холмилось в двух шагах, умиротворяло Сюнсукэ. Вот море изловчилось и пронырнуло между скал. Еще один прыжок, другой! Его поглотили волны; все его существование захлестнуло море, махом окрасило синевой его нутро. И тотчас отхлынуло из него, выпотрошило.

И снова вспучилась вода в середине бухты, и поднялся белый в мелких брызгах гребень волны. Стремглав воды ринулись к берегу. Когда воды достигли отмели, вдруг из волны, которая напряглась, чтобы обрушиться всей своей мощью, поднялся во весь рост купальщик. Тело его вмиг смыло брызгами, и вновь оно выросло как ни в чем не бывало. Он шел, пиная крепкими ногами воды океана.

Это был удивительно красивый юноша. Тело его превосходило скульптуры античной Греции. Он был как Аполлон, вылитый в бронзе мастером пелопоннесской школы. Все члены его тела были наделены какой-то мягкой, трепетной, несдержанной красотой: и благородная длинная шея, и покатые развернутые плечи, и широкая нежная грудь, и элегантные руки от плеча до кисти, и заостренное поджарое совершенное туловище, и мужественные, отточенные, как два меча, резвые ноги, которые он выбрасывал вперед. Этот юноша, остановившийся на линии прибоя, чтобы проверить, не поцарапался ли он на рифах, склонился над левым локтем, тело его при этом немного изогнулось. Он будто озарился нечаянной радостью, когда солнечные блики на волнах, отступивших из-под ног, высветили его склоненный профиль. Тонкие, подвижные брови; глубокие, печальные глаза; полноватые, невинные губы — из всего этого создавался редкостный рисунок его лица. Красивый изгиб носа, втянутые щеки, строгие юношеские черты давали впечатление целомудренного дикаря, не знающего ничего, кроме благородства и голода. И еще: невозмутимый взгляд темных глаз, крепкие белоснежные зубы, меланхоличные движения рук в сочетании с экспрессией всего тела обнаруживали в нем повадки молодого красивого волка. Да, именно! Это была красота волка!

В то же время в этой мягкой округлости плеч, невинной наготе груди, обворожительности губ — во всех частях юношеского тела проступала таинственная неопределимая свежесть. Уолтер Патер [5] Патер Уолтер Хорейшо (1839–1894) — английский писатель, критик; относился к группе прерафаэлитов. отмечал «свежесть раннего Ренессанса», говоря о прекрасной повести тринадцатого века «Амис и Амели», что уже в ней появились ростки мистицизма, получившие широкое и мощное развитие в более позднее время, и Сюнсукэ тоже увидел нечто подобное в тонких, как будто источавших аромат, телесных линиях этого паренька.