Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 03 (5), август

И второе: то, что Ворона где-то сыр украла, ясно многим, положим даже, подавляющему большинству, в том числе и мне, но — не каждому! Кто-то — пусть он будет представлен всего лишь одним голосом! — с этим точно не согласится. Думаю, читателю ясно, что этот кто-то — сама Ворона.

Приглядимся к первой строке басенного рассказа:

Сказано и впрямь гениально: останься от всей басни только этот эпически размашистый стих [32] Ср.: «Эпическая поэма заключает какое-нибудь важное, достопамятное, знаменитое приключение, в бытиях мира случившееся и которое имело следствием важную перемену, относящуюся до всего человеческого рода <���…> или воспевает случай, в каком-нибудь государстве происшедший и целому народу к славе, к успокоению или, наконец, к преображению его послуживший» {Херасков М. М. Взгляд на эпические поэмы /Херасков М. М. Избранные произведения. — Л.: Советский писатель, 1961. — С. 180). У Крылова, конечно, речь идет не о «государственном случае», но приключение, пережитое Вороной, можно включить в разряд «знаменитых», «в бытиях мира случившееся». Как бы там ни было, нельзя в связи с ним не вспомнить об искушении прародительницы, правда, в роли самого хитрого среди «всех зверей полевых, которых создал Господь Бог» (Быт. 3:1) выступает Лисица, а соблазняемой — Ворона, однако существенно, что только у Крылова звучит провиденциальная нотка и Бог принимает непосредственное участие в сюжете. К слову замечу, что в картинах, написанных на сюжет грехопадения, нередко изображали ворона, сидящего на древе познания добра и зла. , по нему, как по апеллесовой черте, сразу распознали бы руку мастера… [33] Сознавал ли это Крылов? Конечно, да. Если этого нельзя с уверенностью сказать относительно разбираемого стиха, то что касается басни в целом, сомнений быть не может — недаром же, до конца жизни перенумеровывая и переставляя басни из одной части в другую в составе «Басен в девяти книгах», поэт неизменно открывал собрание «Вороной и Лисицей». Впрочем, оставим оценки критикам — займемся смыслом. Предшественники Крылова делали Ворону (Ворона) активным субъектом действия (примеры см. выше) — Крылов превращает ее в пассивного получателя благ, однако не все так просто.

Обратим в связи с этим внимание на инверсию в зачине басни. В прямом порядке фраза звучала бы так: Бог послал где-то кусочек сыру Вороне. Можно даже предложить не столь неуклюжую — более «ямбическую» — версию: Господь послал сырку Вороне.

Информационное наполнение (как сейчас принято говорить — контент ) сохранилось, а вот смысл совершенно преобразился — лишнее доказательство тому, что в художественном тексте не действуют арифметические правила: от перемены мест слагаемых сумма меняется, да еще как! При прямом порядке слов субъект действия — Бог (Господь) — стоит на первом месте, действие соответственно мыслится продолжением субъекта, проявлением его воли. Объекты же действия грамматически дистанцированы от субъекта: сначала идет объект прямого воздействия ( сыр , прямое дополнение) и только затем — объект-адресат ( Ворона , косвенное дополнение). По сути происходящего Ворона должна занимать последнее, периферийное место, но стоит на первом, главном. Невольно вспоминается в связи с этим: «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 20:16) — последняя оказалась первой, избранной, единственной достойной! И едва ли при этом действователь — Бог — не превращается в инструмент, средство, нечто второстепенное по отношению к адресату — то, что существует лишь для того, чтобы у кого-то ежедневно было набито брюхо! Разделяющее объект и действователя обстоятельство места, выраженное неопределенным наречием где-то , кажется, увеличивает дистанцию между ними и в еще большей степени размывает образ действователя. В этом легко убедиться, просто опустив обстоятельство — вольный ямб допускает подобный эксперимент:

Очевидно, что подобное строение в значительной степени нивелирует энергию инверсии, заставляя при чтении акцентировать вторую стопу, тем самым переводя Бога на соответствующее ему главное место.

Подчеркну, однако, что в таком свете происходящее видится отнюдь не рассказчику — он-то едва ли не самоустраняется (и практически ничем не выдает своего присутствия [34] Знаками его присутствия, разумеется, является ритмически организованная речь и — легким намеком — использование оборота «Бог послал», который, однако, как было показано, звучит весьма двусмысленно. ), как бы предоставляя ситуации возможность развиваться в направлении, заданном ей самим персонажем. Здесь имеет смысл вновь обратиться к басне «Купец» — в ней фразеологизм Бог послал , вложенный в уста пройдохи, естественно, служит средством характеристики персонажа, который мыслит о Творце исключительно как о подручном, сообщнике в мошенничестве. Причем в рукописи эта мысль звучала более отчетливо по сравнению с окончательным вариантом: