Герман Вук - Внутри, вовне

По мере того как самолет делает большой круг и набирает высоту, огни Израиля мерцают все тусклее и растворяются в темноте; из репродуктора начинают звучать слова старой мо-лигвы, слова заключительной части «кадиша», ставшие для израильтян чем-то вроде походной песни:

Каждый раз, когда я улетаю из Израиля и смотрю на побережье и на огни, я чувствую тягу к нему — но теперь! Мама осталась в Израиле навсегда, и, может быть, Ли тоже, и — по крайней мере, до поры до времени — Сандра, и даже Марк Герц. Снова и снова звучит припев песни — волнующая мелодия, в которой повторяются всего два ивритских слова: «Яасэ шалом», то есть «И Он пошлет мир»:

Сейчас, когда я бросаю последний взгляд на Израиль, мне хочется бросить последний взгляд на Бобби Уэбб; потом я напьюсь, но до этого — еще одно, пока я не забыл. Когда сегодня утром у себя в отеле я в полном одиночестве читал молитвы, я прочел вот этот отрывок из ежедневной молитвы, и сейчас, когда я смотрю на тускнеющие огни, он снова звучит у меня в мозгу:

Мы произносили эти слова — я, и мой отец, и его отец, и их предки — две тысячи лет, и всегда, и даже в мое время, увы, в этих словах была ужасная правда. Но вот — внизу огни победоносного Израиля.

Через несколько лет после того, как я женился на Джен, мы с ней пошли на спектакль в какой-то бродвейский театр, и в толпе, двигавшейся по направлению к билетеру, немного впереди, я увидел Бобби Уэбб. Я узнал ее скорее по походке и по осанке, по тому, как она держала голову, так как она была к нам спиной. Мужчина, который, видимо, был с ней, протянул билеты, ее и свой, — неопрятный низенький человек лет шестидесяти. Я с ужасом подумал: «Бог ты мой, неужели Бобби докатилась до такого?». Но когда во время антракта мы вышли в фойе, я увидел Бобби рядом с очень высоким симпатичным мужчиной в очках без оправы. Так что сначала я, по-видимому, ошибся. Увидев меня, Бобби улыбнулась, и я различил, как ее губы произнесли слова: «А это Дэвид Гудкинд».

Как раз в то время все газеты писали о судебных делах о порнографии. Она, конечно, сказала своему мужу что-то о нас. Когда Бобби нас представила и мы обменялись рукопожатием, высокий мужчина сказал, что он восхищается моей ролью в этих процессах. У него были учтивые манеры, он был хорошо одет и говорил очень интеллигентно. Итак, Бобби в конце концов нашла себе хорошую пару. Она пополнела, но все еще была очень хороша, все еще стройна, все еще изящна. Только в глазах у нее была какая-то тоска.

— Я следила по газетам за тем, что ты делаешь, Дэвид, — сказала она. — Это просто потрясающе, я тобой горжусь.

Она сообщила, что ее мать умерла, а Анджела учится в школе-интернате и очень хорошо успевает.

— Анджела — прелесть, — сказал высокий мужчина с оттенком отцовской гордости.

Я был так взволнован, что почти не соображал, где я и что делаю. Я ничего не знал о Бобби Уэбб с тех пор, как встретился с ней в отеле «Плаза» в конце войны. Мы вчетвером пошли в зал, продолжая беседовать. Бобби, как слепая, прошла мимо своего ряда, так что ее мужу пришлось взять ее за руку и остановить.

— Нам сюда, дорогая, — сказал он.

Они прошли вперед и сели на очень хорошие места в одном из первых рядов. Да, Бобби нашла себе хорошую пару. Слава Богу!

— Может быть, после театра пойдем и выпьем с ними? — сказал я жене.

— Как хочешь, — ответила Джен.

Но после спектакля я не пытался разыскать Бобби Уэбб. Ее лучший подарок мне заключался в том, что она исчезла из моей жизни.

Самолет все еще поднимается вверх, в темноту, и старая молитва все звучит из репродуктора, и ее хором подхватывают молодые израильтяне.

Мы с Бобби всегда мечтали вместе поехать на озеро Луиза. Мы так туда и не собрались. Нам нужно было съездить туда хоть раз и танцевать под звездами, но за нашими вечными ссорами и примирениями мы так и не нашли на это времени. Я никогда не был на озере Луиза, и если когда-нибудь я там побываю, то я не буду там танцевать под звездами с Бобби Уэбб. Я не знаю, что стало с Бобби; я не спросил ее фамилии по мужу, и я понятия не имею, жива она или нет. Сейчас ей должно быть только шестьдесят или шестьдесят один, так что, вполне возможно, она жива. Но если эта книга будет напечатана и Бобби ее прочтет, она все равно не откликнется, и я никогда не узнаю, что она подумала. Она и Джен улыбались друг другу и разговаривали вполне вежливо, но у Бобби есть здравый смысл, и ее лучший подарок — прощальный подарок — навсегда останется со мной.