Герман Вук: Внутри, вовне

Это — роман об американце первого поколения, родителями которого были еврейские эмигранты из Минска. Детство и юность главного героя очень похожи на мои собственные. Много глав отводится борьбе его родителей за то, чтобы найти свое место в Америке, и это некоторым образом является сутью повествования. На последней странице я называю эту книгу «кадишем» — поминальной молитвой по своему отцу. В работе над книгой я испытывал большое влияние неоконченного автобиографического романа Шолом-Алейхема «С ярмарки», и поэтому в духе Шолом-Алейхема здесь смешались смех и слезы.

Может статься, что после выхода этой книги на русском языке последуют переводы других моих произведений, особенно двухтомной эпопеи о Второй мировой войне под названием «Ветры войны» и «Война и память». Значительная часть этой саги посвящена событиям на Восточном фронте, блестяще запечатленным в телесериале, сделанном по мотивам обеих книг, в которых я с сочувствием и, надеюсь, точно рисую героическую (несмотря на ошибки руководства) борьбу советских солдат.

Издатель этого романа, профессор Герман Брановер из издательства «Шамир», прислал мне лестный отзыв о еще одной моей книге. Он пишет: «Книга «Это — мой Бог» была впервые напечатана в России почти четверть века тому назад, и сейчас ее можно найти в любой еврейской библиотеке — публичной или частной — даже в самых отдаленных городах России, таких как Владивосток, Красноярск и Хабаровск. Вы можете быть действительно удовлетворены и горды тем влиянием, которым ваша книга пользуется среди русских евреев».

Поскольку среди моих предков были раввины, я глубоко тронут этими словами и благодарю Создателя за дарованное мне вдохновение.

Я шлю сердечный привет своим российским читателям и надеюсь, что вы найдете в этой книге много занимательного и в то же время грустного, потому что это — правдивая история. И хотя ее сюжет, разворачивающийся в Белом доме при президенте Никсоне, чистый вымысел, российский читатель должен получить представление об американской политике как она есть на самом деле. Небезызвестное Уотергейтское дело давно отошло в прошлое, но в высших эшелонах власти мало что изменилось.

Герман Вук

4 февраля 1999 г.

Палм-Спрингс, Калифорния

Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд.

И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность — суета.

Разверзся ад кромешный, и, как видно, неожиданно подошли к концу мои золотые дни в мирном убежище президентской резиденции.

Да, наверно, и не могло такое счастье продолжаться слишком долго. Это была для меня диковинная передышка, о какой еще за несколько месяцев до того я и мечтать не мог; прежде всего мне казалось немыслимым, что я могу стать специальным помощником президента — особенно нынешнего президента; и еще диковиннее было обнаружить, что и здесь не боги горшки обжигают и что эта работа может стать блаженным оазисом, в котором я найду отдохновение от законодательства о налогообложении корпораций. Теперь наконец-то я сложил дважды два и понял подоплеку моего таинственного назначения на эту должность. Казалось бы, глупо было бы считать, что в таком деле может сыграть роль чистый случай, однако чем дольше я в Вашингтоне, тем лучше я понимаю, что большинство людей в этом городе склонны действовать с холодной рассудительностью цыпленка, которому отрубили голову. От этого меня просто холодный пот прошибает.

К счастью для моего душевного спокойствия, в книжном шкафу, стоящем в этой большой сумрачной комнате, среди бесконечных рядов покрытых пылью правительственных публикаций, имеются семь томов биографии Джорджа Вашингтона, написанной Дугласом Саутоллом Фрименом, и шесть томов книги Уинстона Черчилля «Вторая мировая война». Время от времени я открываю один из томов то того, то этого труда, чтобы еще раз убедиться, что и во времена этих двух великих людей дела обстояли почти так же, как сейчас. Черчилль называет Версальский договор — это детище коллективной мудрости и долготерпеливых трудов всех ведущих политиков Европы — «прискорбным и маловразумительным идиотизмом». Как я сейчас вижу, это определение вполне приложимо почти к любой политической деятельности. Не удивительно поэтому, что в мире все вверх дном — и так, видимо, было с тех пор, как Хаммурапи приказал своим писцам взять глиняные таблички и начать клинописью описывать его великие деяния.