Тони Моррисон - Домой

— Ужинать будете? — спросила она.

— Нет, — сказал Билли. — Мы уже ели.

— Хорошо.

Арлин работала на металлургическом заводе и собиралась в ночную смену. Она поцеловала в макушку Тома, читавшего книгу за кухонным столом.

Билли и Фрэнк сели за журнальный столик и переставили безделушки, чтобы сыграть в карты и поговорить за пивом.

— Ты где работаешь? — спросил Фрэнк.

— На сталелитейном. Но сейчас бастуем, так что становлюсь в очередь перед агентством и беру любую поденную работу.

Перед этим, когда Билли представил Фрэнку сына, мальчик подал ему левую руку. Фрэнк заметил, что правая у него висит. Сейчас, тасуя колоду, он спросил, что у сына с рукой. Билли прицелился из воображаемого ружья.

— Полицейский проезжал. А у него был пистолет с пистонами. Восемь лет, бегал по тротуару туда-сюда и целился. Какой-то новичок неотесанный — думал, что его недооценивают братья-полицейские.

— Нельзя же так просто стрелять в ребенка.

— Полицейские могут стрелять, в кого хотят. Это бандитский город. Арлин немного разбушевалась в приемном покое. Ее два раза вышвыривали. Но нет худа без добра. Из-за руки он не болтался на улице, а сидел в классе. Он математический гений. Выигрывает все конкурсы. Стипендии прямо сыпятся.

— Выходит, полицейский оказал ему услугу.

— Нет. Нет-нет-нет. Иисус вмешался. Он сказал: «Постой, господин полицейский. Не причиняй вреда малым сим. Кто причиняет зло малым сим, нарушает покой моей души».

Чудесно, подумал Фрэнк. Библейские штуки действуют всегда и везде, кроме зоны огня. «Господи, Господи!» Так Майк говорил. И Стафф кричал. «Господи, Боже, мне крышка, Фрэнк, Господи, помоги мне».

Математический гений был готов уступить свою кровать новому другу отца и спать на диване. Фрэнк подошел к нему в спальне и сказал:

— Спасибо, друг.

— Меня зовут Томас, — сказал мальчик.

— А, ясно, Томас. Я слышал, ты силен в математике.

— Я во всем силен.

— Например?

— В основах гражданства и права, в географии, английском… — Голос его затих, словно он мог еще долго называть предметы, в которых силен.

— Ты далеко пойдешь.

— И высоко.

Фрэнка рассмешило нахальство одиннадцатилетнего мальчишки.

— А каким спортом занимаешься? — спросил он, решив, что не помешало бы мальца немножко осадить.

Томас посмотрел на него так холодно, что он смутился.

— Я в том смысле…

— Я понял в каком, — сказал Томас и, чтобы не остаться в долгу, оглядев Фрэнка с головы до ног, сказал:

— Пить вам не надо.

— Ты прав.

Наступило короткое молчание; Томас положил на подушку сложенное одеяло и прижал их к боку поврежденной рукой. В дверях спальни он обернулся.

— Вы были на войне?

— Был.

— Убили кого-нибудь?

— Пришлось.

— Приятно было?

— Нет. Очень неприятно.

— Это хорошо. Что было неприятно. Я рад.

— Почему?

— Это значит, вы не врун.

— Ты смотришь в самую точку, Томас. Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Томас повернул ручку левой рукой и открыл дверь.

— Мужчиной, — сказал он и вышел.

Сидя в темноте, очерченной краями занавески, освещенными луной, Фрэнк надеялся, что нестойкая трезвость, которую ему удавалось соблюдать после расставания с Лили, не ввергнет его в прежние сновидения. Но кобыла всегда появлялась по ночам и никогда не била копытами в дневное время. Капелька виски в поезде и два пива через несколько часов — он ограничивал себя без усилий. Сон пришел довольно скоро, и только одно видение: ноги с пальцами как на руках — или руки с пальцами ног? Потом несколько часов без сновидений, и разбудил его щелчок как бы затвора, только без патрона. Фрэнк сел. Никакого движения рядом. Потом он увидел очертания маленького мужчины, того, с поезда — его широкополую шляпу в световой рамке окна нельзя было ни с чем спутать. Фрэнк включил лампу на тумбочке. Она осветила того же мужчину в голубом костюме.

— Эй! Ты кто, черт возьми? Чего тебе надо? — Фрэнк встал с кровати и двинулся к нему. Через три шага человек исчез.

Фрэнк вернулся на кровать и подумал, что этот сон наяву не так уж плох по сравнению с остальными. Ни собак, ни птиц, доедающих останки его товарищей, — та галлюцинация случилась у него однажды, когда он сидел на скамье перед розарием в городском парке. А эта была даже комичной. Он слышал о таких костюмах, но никогда не видел в таком человека. Если они признак мужественности, то он предпочел бы набедренную повязку и какую-нибудь белую краску, искусно нанесенную на щеки и лоб. С копьем в руке, конечно. Но стиляги избрали другой наряд: широкоплечий пиджак, широкополую шляпу, цепочку для часов, мешковатые брюки с поясом под грудью и узкими низами с манжетами. Такого модного фасада достаточно, чтобы заинтересовать полицейских на обоих берегах страны.