Кун-Суук Шин - Я буду рядом

Дом был в точности таким, как его описывала Миру. Он показался мне настолько знакомым, будто я уже неоднократно здесь бывала. Во дворе росли хурма, слива и вишня, в буфете стояли медные миски, рядом лежали медные ложки и палочки. В сарае царил полный порядок, инструменты и сельскохозяйственные орудия были аккуратно разложены по своим местам или развешаны по стенам, как еще при жизни бабушки Миру. Здесь оказались и ее шляпа, резиновые сапоги, плащ. Неужели это то самое место? Место, куда во время войны отправилась бабушка Миру со своей маленькой дочкой на спине – матерью Миру? Место, где она построила дом, напоминавший ей дом ее детства, в который она уже никогда не могла вернуться? То место, где старшая сестра Миру поранила колено и больше не смогла танцевать? Место, где Миру провела последние дни своей жизни? С внешним спокойствием я смотрела на ствол сливы. Вот здесь, в тот злополучный день, сестра Миру давала свое последнее представление.

– Этот дом скоро снесут. – Тишину нарушил безучастный голос матери Миру.

– Да?

– Поэтому я попросила тебя приехать. Мне хотелось, чтобы ты все увидела своими глазами. Ведь именно здесь она провела свои последние дни.

Мне вдруг показалось, что я вижу маленькую Миру, которая пытается открыть замок любым острым предметом, попадающимся под руку. Она повторяет, словно заклинание, одно лишь слово: «Откройся, откройся, откройся!»

Мать Миру открыла дверь пустого дома и обернулась ко мне. Я отвела взгляд от сливы и направилась к ней. Она вошла в дом и тихо пробормотала:

– Она была невероятно сильной для девушки, которая не притрагивалась к пище…

«Почему? Почему?» Я закусила губу, чтобы не произнести вопрос вслух.

– Она страдала анорексией, – тихо произнесла мать Миру в ответ на мои мысли. – Миру винила себя в том, что ее сестра больше не может танцевать. Она отказывалась есть до тех пор, пока сестру не выписали из больницы. Вот так все и началось.

– Что?

– Если анорексия начинается, ее уже не остановить. И хотя она стала тоненькой, словно бамбуковая веточка, Миру принималась рыдать и никак не останавливалась. И никто не мог понять, откуда у нее только силы берутся. Дом сотрясался от ее рыданий. На некоторое время ей становилось лучше, но потом болезнь вспыхивала с новой силой. Затем снова улучшение и снова рецидив. Даже в средней школе она постоянно ложилась в больницу. Иногда ее даже приходилось кормить силой через трубочку, если она наотрез отказывалась от еды. Но с пятнадцатилетнего возраста обострения прекратились, и мы решили, что болезнь окончательно отступила.

Я впервые услышала об этом. Неужели, записывая каждый съеденный кусочек, Миру таким образом боролась с той частью своего «я», которая не желала есть вообще? Мать Миру распахнула дверь в дальнем конце гостиной и вошла в комнату. Я подошла к двери и заглянула внутрь. Пол здесь был поцарапан, обои изодраны, шкаф и подоконник покрыты глубокими трещинами.

– Вот, посмотри. – Мать Миру опустилась на колени и коснулась пальцами царапин. – Это сделала Эмили.

Я остолбенела, не в силах понять, что же случилось с Миру, при словах матери о кошке я разразилась рыданиями. Неужели только Эмили все это время пыталась помочь Миру? Я вошла в комнату и осторожно коснулась поцарапанного шкафа. Перед моим мысленным взором промелькнули крохотные коготки Эмили. Некоторые отметины были отчетливыми, другие – едва заметными, а третьи – очень длинными. Эмили! Я торопливо вытерла глаза. Даже когда мы подъехали к дому, Эмили осталась на заднем сиденье машины. Неужели отметины от кошачьих когтей – это попытка Эмили во что бы то ни стало остановить Миру? Я стояла рядом с матерью Миру, и мы вместе смотрели на поцарапанный пол.

– Мы и предположить не могли, что Миру отправится в эту затянутую паутиной лачугу. Я совершила ошибку – не надо было продавать тот дом в Сеуле. Миру умоляла нас позволить ей жить там вместе с тобой. Но тогда нам в голову не приходила мысль – это поможет Миру. Конечно, теперь мы знаем: ничего нет страшнее того, что случилось здесь. Но в то время мне казалось, если Миру вернется в тот дом, она никогда не сможет избавиться от воспоминаний о трагедии с ее сестрой. Я горевала, просто никак не могла взять себя в руки, у меня просто не было сил заняться и Миру. Когда мы продали дом, Миру не захотела больше нас видеть. Она отказывалась встречаться со мной. Ты сказала, тебя зовут Чон Юн?

Она рассеянно смотрела на меня, будто уже забыла, что называла меня Юн-а, и произнесла мое полное имя так, словно только сейчас запомнила его.