— Так, один испекся, захорошел, — сказал Валерка. Эта невинная фраза показалась мне только началом. А дальше Валерка будет пальцы загибать: — Так, второй испекся. — Это было так смешно, что, покатываясь, я сполз на пол и бился в судорогах смеха на полу.
— Зеленый еще, — солидно отвесил Эрик, — пить совсем не умеет.
— А ты? — спросил брат.
— Я-то умею. Летом в Закарпатье каждый вечер самогонку пили.
— Тогда другое дело, — с убийственной иронией сказал Валерка.
— Другое дело, — стонал я где-то под столом, — совсем другое дело. Ох, не могу, держите меня!
— Ну, ладно, Эрик, все! — решительно сказал Аркашка. — Хозяевам пора баиньки, а гостям — по домам.
— А я-то чего, вроде только сели… — сказал Эрик.
— Твоя шапка? — спросил его Аркашка.
— Ох, не могу, шапка, ох не могу! Держите меня за шапку, а то описаюсь, — стонал я из-под стола.
— Если надо отлить, то это в другом месте, — грозно рокотнул мне под стол Валерка.
А мы не дураки какие-нибудь, пскопские, мы ж понятливые. Два раза повторять не надо. Я вылез из-под стола и поплелся в ванную. Умылся, почистил зубы, и все, как рукой. Никакого смеха, только правда, спать хочется.
Последней мыслью было: мама — понятно, папа — понятно, а где же Танька?
Проснулся я от того, что во сне меня лягнула сестренка. «А… вот и Танька». В окна заглядывал серенький рассвет. Из прихожей доносился голос Елены Марковны:
— …где-то в полдесятого вечера и кричит. У меня, Зоя Никаноровна, сложилось впечатление, что говорить она вообще не умеет. Только кричать. Такая скандалезная мегера. Вы споили, кричит, бедного ребенка. Он пришел от вас совершенно пьяный. Я буду на вас писать в «Пионерскую правду»… Ну, это она совсем лишнее. Были уже случаи, писали. Вы, Зоя Никаноровна, только не волнуйтесь. Я понимаю, что вы после ночного дежурства, устали. Отложите этот разговор. Позже разберетесь, когда отдохнете…
— Нет, я должна видеть этого паршивца немедленно!..
Дверь из прихожей раскрылась, на пороге — грозная мама. Грозней не бывает.
— Так вот какой сюрприз ты приготовил мне к Восьмому марта!
— Нет, мамочка, что ты. Вот подарки и слон…
Мама шандарахнула по слону, он полетел, ударился, и один бивень отвалился. Жаль.
Вот такие они — не зеленые, а спелые. Сочные и зрелые. Которые все лето самогонку в Закарпатье пили…
Как мы пропагандировали джаз, или Прощание с детством
Божья коровка вползла на страницу, как раз там, где было написано: Русь, куда несешься ты? Она была необычно крупная, с торчащим из-под закрытых красных лакированных четвертьсфер хвостика. Такие крылышки из черного газа.
— Вставай, вставай, дружок! С постели на горшок! Вставай, вставай! Порточки надевай! — запел горнист подъем.
Коровка подняла красно-конопатые капотики.
— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба — черного и белого, только не горелого, — я взмахнул книгой. Божья коровка отвесно, как вертолет, пошла вверх.
— Русь, куда ж несешься ты? — заорал я ей вслед.
Не спеша вышел я из-за эстрады и, обогнув ее, потрусил к воротам. Издали донесся тяжелый топот. Впереди всех бежал с красным лицом старший пионервожатый Юлик, сразу за ним — Владик и Мишка из нашего отряда, вслед за ребятами, как-то по-особенному выворачивая ноги, неслась целая стая девчонок. Они быстро догнали меня, и мы побежали рядом. Вынесясь из ворот на берег реки, мы погнали по тропинке влево — к купальне. К этому времени я уже научился прыгать с мостков вниз головой. Ребята, кто рыбкой, кто солдатиком, тоже попрыгали в воду и, страшно бурля пахнущей водорослями и рыбой водой, поплыли вниз по течению…
Я перешел в одиннадцатый класс, и это было мое последнее лето в пионерлагере. Неизвестно почему, мы с приятелем приглянулись лагерному радисту и получили приглашение поработать в радиорубке. Мой новый друг Сашок не значился ни в каком отряде. Дело в том, что его мама работала врачихой во второй Рузе — пионерлагере для малышей, а он свободно числился при ней, неохваченный никакой отрядной обязаловкой. Он жил с мамой не как пионер или комсомолец, а просто как сын. Может быть, положением мамы Сашка и объяснялась неожиданная симпатия радиста? Не знаю, я тогда об этом не думал. Условия работы в рубке для нас с Сашком были просто потрясающие: правда, мы на все вечера вперед лишали себя танцев, потому что должны были крутить по вечерам пластинки. Зато мы освобождались от тихого часа, а уж это мечта каждого. Небольшая часть той свободы, в которой жил Сашок, перепала и мне. Нам с ним было даже разрешено неорганизованно искупнуться в тихий час. Кто в те годы бывал в пионерлагерях, тот поймет, что это невероятное послабление. Что-то фантастическое, вроде полета на Марс. Только «летать» надо было без лишнего трепа.
Читать дальше