Евгений Жук - Время в тумане

Странно и неожиданно все это началось — странно и неожиданно и кончилось.

Рост его уже был под метр девяносто, а 1500 метров он пробегал меньше чем за четыре минуты — чуть-чуть не выполнил норму кандидата в мастера и свой первый и, как оказалось, последний футбольный сезон он провел неплохо, а если судить по результатам команды, то и вовсе хорошо. Их астматически дышавший тренер сумел слепить команду.

Крашев был левшой, его поставили в нападении — крайнего левого и после двух-трех первых матчей он не уходил без гола, а то и двух. Отчего он тогда так хорошо играл? И чего было больше: интуиции или расчета?

Первый тайм он просто делал рывки по краю, в дальний угол и, если удавалось, пробивал мяч вдоль ворот. В середине первого тайма к нему уже прикрепляли одного, а то и двух защитников. В начале второго все повторялось: он медленно начинал вести мяч, потом — рывок и прострел.

Но к середине второго тайма что-то — наверно, эта самая интуиция — говорило: пора! Он пружинился, волнение захватывало его, и, получив или отобрав мяч, он лениво, в этот раз даже излишне медленно, двигался в левый крайний угол. Привыкший и уже уставший защитник, зная все наперед, тоже небыстро смещался туда же. Все случалось метров за тридцать до штрафной. Неожиданно набрав приличную скорость, он показывал, что будет бежать в левый угол, но потом, развернувшись и выжав все, что мог, быстро смещался к центру. Имея восемьдесят килограммов веса, дойти почти до штрафной ему было несложно. Он и не доходил — в штрафной уже могли сломать ноги да и вратарь мог опомниться. Бил он в дальний от себя угол, не левой, не своей, но все же более сильной правой ногой.

Потом к нему подстроились, и часто ему не приходилось таранить проход к штрафной, а кто-нибудь накидывал туда мяч.

В команде он был самым результативным, но на следующий сезон его не пригласили. Ему было все равно, но он спросил: отчего?

— А вы — сачок, — придыхая, ответил тренер. — Извините меня, но я хохол, стар и болен, а вы — са-а-ачок, и большой сачок. Бегайте-ка себе по дорожке, а в футболе так не годится.

Он тогда обиделся и в душе плюнул и на футбол, и на придыхающего тренера-фаната…

Неужели эта его «метода» стала основой жизни? Всей его Жизни? Крашев даже задохнулся и приостановился от веса этого слова… Жизни… За этим словом сейчас, когда он стоял на узкой тропке, чудилось что-то зловещее, холодное и колючее, как эти кусты ежевики. Но ведь она состояла из всего тебе знакомого…

Крашев опять оглянулся, и опять ему показалось, что и отец его и добрый Водолаз уже громадными, шекспировскими тенями нависли над кладбищем, над могилами, над тропкой и смотрят на него строго и осуждающе. И вдруг он увидел, что и Ксения здесь. Ее лицо было нервно и застыло вопросом, словно она хотела его спросить о чем-то? О чем? О его Жизни?

Были еще тени, он не мог их различить, но ясно видел, что лица их укоряли, а глаза о чем-то спрашивали его…

«Но это же футбол! — мысленно вскричал Крашев. — Ведь так можно!»

Но тени молчали, лишь саркастически улыбались и, казалось, росли, нависая над ним, над всем пустырем.

«У тебя теперь единственная тропка, — саркастически улыбались тени. — И теперь ты не сможешь делать эти свои челночные лжеходы, а потом, обманув всех, наносить удар. Мы доведем тебя до моря, до того места, где ты предал Анну, а там мы будем судить тебя…»

И уже не была безмолвной тень отца. Глаза ее укоряли, а губы шептали. И не добрым уже сделалось лицо школьного учителя — отца Анны. Кривились в усмешке тонкие губы Ксении. И вдруг он увидел мать.

«А когда помру — хочу, чтобы ты ходил ко мне на могилу», — вспомнил он ее слова и, задыхаясь, прошептал:

— Но почему и ты с ними? Ты же жива, ты — жива…

Но мать не отвечала, горестно, не мигая, смотрела на него… И тогда, не выдержав, не разбирая дороги, поминутно обдирая руки, Крашев побежал, и бег его по короткой предкладбищенской тропинке был долгим…

Да, его Жизнь состояла из всего знакомого ему. Так о чем же спрашивали его тени? Не о том ли очень жарком дне в конце июля?..

Нет, он не забыл его… Десять лет школы уже позади… Позади были выпускные экзамены, школьный бал, бессонная ночь после него, гуляния в эту ночь вдоль берега моря…

Почти у всех созрели дальние и недальние планы, а он еще мучился от свалившейся свободы и от тех бесконечных вариантов выбора, которые эта свобода предоставляла.

Занятий в изостудии не было. Да и посещал он их в тот год редко — лишь когда был уверен, что и Анна там, и он очень обрадовался, когда узнал, что учитель рисования с дочерью и двумя-тремя студийцами, которым и каникулы были не в отдых, собираются в горы, на «природу».