Евгений Жук - Время в тумане

Крашев шел по центральной аллейке кладбища, удивляясь тому, что никак не может выйти на боковую тропу, ведущую к знакомой могиле. Отца он совсем не помнил. Ему было два года, когда тот умер. Последний год перед смертью отец провалялся в больницах. С матерью он часто приходил на могилу, в их хатке были фотографии отца; и, не зная отца, не помня, как тот болел и умирал, в детстве он не тосковал по отцу. От могилы, к которой он привык, от фотографий, от частых разговоров, рассказов матери было ощущение, будто отец где-то рядом, и он никогда не думал, что он безотцовщина…

Наконец после нескольких попыток он нашел могилу и опять удивился, как изменилось кладбище. За эти годы оно продвинулось вперед, а он искал, не думая об этом. Тополя у входа стали мощны и дородны. Появилось много новых оградок и памятников. У отца не было ограды. Только скамейка и стол. И небольшой обелиск со звездой и фотографией. Обелиск был старый, но чистый и недавно крашенный.

Здесь лежал его отец — человек, который дал ему жизнь, но которого он совершенно не знал. Какой он был? Мать говорила, что веселый, смелый. Любил выпить ее вина. Был бы жив — помог разобраться в том, что происходит? Крашеву захотелось поговорить с отцом, чтобы тот его послушал и понял. И говорить все-все, не скрывая и не храбрясь… Он посмотрел на фотографию. Юное безусое лицо. Лихая кепка, начищенные сапоги, неизвестный Крашеву значок на пиджаке, еле различимая дата внизу — 1938 год. В этом же году его призовут в армию, а там финская, потом Отечественная, ранения и госпитали… Встреча с матерью в одном из них… Победа… И вот последняя дата — на маленьком обелиске со звездой…

Сколько лет отцу на этой фотографии? Двадцать? Ему, его сыну, сейчас вдвое больше… Как бежит, летит время!.. Как хрустят временами и кости и душа под тем, что называется жизнью… И горькое чувство одиночества охватило его. У него есть мать, жена, сын, закадычный друг детства, и в то же время как он беспредельно одинок. Есть, оказывается, в мире вещи, которые нельзя поправить. Ах, если бы жив был отец… Но это никогда не будет… Сын вырос… С женой они давно вежливо-равнодушны. С другом он только что безобразно подрался. Мать не хочет и, похоже, никогда не уедет из этого города. У него, Крашева, своя дорога, своя жизнь, и он настолько врос в нее, что тоже не свернет… И так будет идти время… И рано или поздно умрет мать. И он похоронит ее — вот здесь, где столик и скамейка… И станет еще более одиноким и еще более деловым…

…Наступал вечер. Зашелестели жесткими осенними листьями тополя. Кладбище заполнялось легким сумраком.

Крашев встал и пошел к центральной аллее, но перед тем, как повернуть направо — к выходу, остановился и посмотрел в конец. До последней могилы было метров пятьдесят и… сорок лет от того места, где он стоял. Здесь лежали его земляки. Иных он знал когда-то, многие знали его… И всех их уже нет…

Он повернул налево и медленно пошел в конец кладбища, заглядывая на кресты, памятники, читая надписи, вспоминая, а больше не помня умерших…

Стемнело… С моря поползли холод и сырость. Почти в последнем ряду стоял, обычный теперь, мраморный памятник. Крашев чуть задержался, читая надпись… Это был мужчина, и умер он года три назад, а памятник — это было видно — поставили совсем недавно. Крашев наклонился и внизу, у самого изголовья, прочел: «Любимому папе от дочери Анны». Обыкновенные слова, на обыкновенном памятнике… Он повернулся и, поеживаясь от холода и кладбищенской тишины, пошел к выходу, но вдруг надпись на камне опять высветилась в его мозгу, заставила повернуться, а еще через мгновение он понял, что перед ним могила его школьного учителя…

Школьная кличка его была Водолаз. Она настолько шла к нему, что за глаза так его звали и многие взрослые: кто от простоты, а кто от лени. Уже после школы Крашев узнал, что учитель и в самом деле был водолазом. В уже освобожденном Севастополе, при ремонте торпедного катера, его накрыло бомбой. Он выжил, но от страшной контузии руки и ноги стали двигаться тяжело, рывками. Был он высок, толст, лыс, с большой крупной головой. Когда его тяжелая фигура, странновато двигая руками и ногами, плыла по тротуару, он и впрямь был похож на водолаза.

Водолаз был учителем рисования и черчения, а кроме того, школьным фотографом. В школьные годы ни черчение, ни фотография Крашева не интересовали, но рисовать он любил и, может, поэтому, классе в шестом записался в изостудию. А, может, оттого, что в изостудию, а попросту в маленький кружок рисования, который вел Водолаз, ходила его дочь Анна? Может быть… Но ему было тринадцать, ей — двенадцать, и он даже себе в этом не признавался…