Евгений Жук - Время в тумане

— До свидания, — попрощался он, — а знаешь, я тоже решил стать агрономом. Мне это пригодится там. Я в это здорово верю.

Он уходил…

— Постой, Артур, — крикнул я ему. — Возьми это, — и я протянул ему милесимо.

— Спасибо. Много спасибо, — наверное, он шутил. Чуть-чуть. Наверное, вспомнил нашу встречу, первую…

Перед поворотом он оглянулся и махнул рукой. Глаза его, кажется, блестели больше, чем обычно…

1974 г.

Казалось, ничто не изменилось за эти прошедшие годы в его родном приморском городке. Так же молодцевато топорщился вокзал. Это было серо-синее, сложенное из нездешних хорошо отшлифованных плит двухэтажное здание. Вокзал не мог быть старше самой железной дороги, но колонны, подпиравшие широкий балкон, узкие длинные окна второго этажа, витая лестница, начинавшаяся из зала ожидания, где были расставлены мощные деревянные скамьи, — все это делало его загадочным, словно вышедшим из средневековья. В узких длинных окнах второго этажа никогда не горел свет, и Крашев никогда не видел людей, идущих по винтовой лестнице. Наверное, это было не так, наверное, там были просто складики, где хранились железнодорожные билеты или еще что-то в том же роде, и, наверное, вся эта таинственность была не от самого вокзала, а от давних детских воспоминаний, и ничего не стоило узнать и о возрасте, и о плитах, и о втором этаже, но Крашев знал, что ничего этого делать не будет, — ему нравился этот периферийный, старомодный франт.

Ощущение того, что он в родном городке, приходило во всякий его приезд по-разному. Иногда оно возникало при виде гор и нескольких тоннелей, которые проныривал поезд, иногда от неожиданно возникающего моря, а почти всегда от этого старого вокзала.

Сейчас же волнения, какого он ожидал, не было. «Старею, что ли?» — Крашев усмехнулся и, по выработавшейся у него профессиональной привычке (последние пять лет он работал директором небольшого, но солидного завода на Урале) — всему давать место и все подводить под общий знаменатель, решил додумать: «Так отчего же не волнуюсь? В самом деле от того, что мне уже за сорок, или от чего другого?..» Под общий знаменатель не подводилось. «А может, просто недоспал?» И он, еще раз оглядев так знакомый вокзал, неопределенно шевельнул рукой, взял вещи и, развернувшись, бодро зашагал к центру городка, где жила его мать.

За вокзалом дома стояли россыпью, а в двух-трех местах дорога шла через дубовые рощицы, и Крашев, войдя в первую из них, вспомнил, как играл он здесь в детстве с друзьями, как лазили они по гибким, прочным дубовым веткам, когда можно было висеть на самой тонкой из них, зная, что она не подведет тебя, не хрупнет, не сломается, как какая-нибудь груша. Еще он вспомнил, как шел по этой тропке однажды ночью. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Стояла поздняя осень. Ветер шуршал опавшими листьями. Раскоряченные стволы дубов нависали над тропкой, а в глубине рощицы что-то чудилось, мерещилось… И как хотелось убежать к домам и идти в обход…

Чуть самодовольно он улыбнулся: «Дошел, не убежал». И чувство неопределенности, появившееся у него на вокзале, стало проходить.

А вот его школа. Она была лет на пятьдесят моложе вокзала, но что-то их роднило: какая-то архитектурная франтоватость, вычурность. И как тогда строили? Ну зачем эти два огромных шара у входа? Да и что это? Напоминание школяру, что земля круглая? Но почему тогда этих шаров два?.. А эти каменные часы на фронтоне, всегда показывающие восемь? Упрек опоздавшим?

А вот за школой старый финский, покрытый красной черепицей островерхий дом. Все еще стоит. Здесь жил учитель рисования и его дочь Анна, и он, Крашев, был в нее влюблен. Да-а-а… Течет время… Когда это было? Лет двадцать пять назад? И они ходили вечерами по этой улице, а там в конце, на окраине, где не было фонарей, целовались… Крашев усмехнулся… А потом он уехал в Москву, в институт. А она осталась. И вышла замуж за его друга детства. Где они теперь? Мать писала, что уехали куда-то на Север…