Кирилл Манаков - Хроники последнего лета

Наташа, слушавшая внимательно и настороженно, кивнула.

— Я так и думал! — воскликнул Рудаков, — Как все просто и понятно, верно? А этот самый Пролёткин не объяснил, с какой стати ко мне подъехали Султановы боевики?

— Тёма, я уверена, Загорский тут не причем!

— Откуда такая уверенность? Ты настолько близко знаешь Загорского?

— Нет, вовсе не близко, — смутилась Наташа, — просто… об этом все говорят!

— И о чем же говорят все, — ядовито полюбопытствовал Рудаков?

— Ну… о том, что Баренцева сама обратилась к Султану. К тому же она — девушка богатая, могла и заплатить.

— Ну-ну. Заплатить Султану? А тот послал бойцов, не посоветовавшихся с Загорским? А если она заплатила его бойцам, то с какой стати Султану так за них впрягаться? Нет, дорогая, без Загорского тут не обошлось.

— Это не так, — твердо сказала Наташа.

— Пусть не так, — неожиданно легко согласился Рудаков, — будем считать, что у меня разыгралась паранойя. Чего только не бывает из-за сотрясения мозга! И что же тебе предложил этот милейший гражданин?

Наташа была обижена тоном Тёмки и совершенно неоправданной агрессией. Он же не видел Доброго-Пролёткина, никогда не встречался с ним! Разве можно так отзываться о человеке, который хочет помочь! А в искренности советника Наташа не сомневалась, зачем ему лгать и придумывать, ни Загорскому, ни его команде нет никакого смысла вступаться за Рудакова. Зачем? Поэтому надо принимать любое содействие с благодарностью, а не кидаться на людей.

— Тёма, выслушай, пожалуйста, и не горячись, — осторожно сказала она.

— Слушаю тебя внимательно, дорогая, — подозрительно спокойно ответил Рудаков.

Наташа вздохнула, собираясь с мыслями. Частое употребление слова «дорогая» говорила о приближении жуткого скандала. Но что поделаешь!

— Тёма, все очень плохо. Тебя или надолго посадят, или, если выпустят, отвернут голову султановские бандиты.

— Звучит жизнеутверждающе.

— Перестань паясничать! Ты что, совсем ничего не понимаешь?

— Будь спокойнее, — посоветовал Рудаков, — это всегда убедительней.

— Тёма, — решилась Наташа, — тебе нужно сознаться.

— Прости, что?

— Ну, сознаться. Признать обвинения, — Наташа зачастила, стараясь сказать как можно больше, пока Рудаков не прервал ее, — тогда будет скидка… ну, в смысле, дадут меньший срок. Он говорит, без срока совсем не получится, но зато через год-полтора тебя отпустят досрочно. Пролёткин обещает, что поможет. Иначе все будет очень плохо.

— Сознаться в чем? Ты прекрасно знаешь, я не виноват. Или тебя переубедили?

— Я знаю, что не виноват! Тёма, я очень люблю тебя! Я буду ждать! Сколько угодно! Пойми, это — система, с ней не справиться. Тёмочка, пожалуйста!

Рудаков медленно встал, прошелся по комнате туда-обратно, раскрыл стоящий на столе пластиковый пакет и заглянул внутрь.

— Тушеночка… ого! Сигареты! Хорошо, пригодятся. И конфеты — тоже здорово. Наташка, ты молодец.

Он взял пакет и, сильно сутулясь, пошел к двери.

Уже на выходе повернулся и сказал:

— Ты это… знаешь что… не приходи больше. Никогда.

Когда дверь закрылась, Наташа вскочила, сделала пару шагов за Рудаковым, но остановилась и зарыдала, по-бабьи, в голос.

Может сложиться впечатление, что господа советники занимались исключительно интригами и всяческими непонятными широкой публике делишками. Ни в коем случае! Более того, услышав слово «делишки» по отношению к выполняемой работе, достойные сотрудники Администрации Президента непременно бы оскорбились.

Например, Гофман и Добрый-Пролёткин, помимо всего прочего, сопредседательствовали в межведомственной комиссии с длинным названием и очень благородными целями. Предметом рассмотрения этого авторитетного органа были разнообразные аспекты отношений между различными религиями и конфессиями, а также вопросы сугубо материального характера, неизбежно сопровождающие любую богослужебную деятельность.

И надо сказать, господа советники блестяще справлялись со своими обязанностями. Под их руководством комиссия расцвела и превратилась в весьма серьезный орган. Разумеется, были некоторые особенности в манере работы каждого из этих славных государственных служащих. К примеру, Добрый-Пролёткин считался начальником строгим и требовательным, не допускающим отклонений от собственных указаний, в то время как Карл Иммануилович, наоборот, слыл либералом, мог пошутить, и если надо, похлопотать перед вышестоящими лицами. Или, скажем, Иван Степанович предпочитал проводить заседания в храмах, нанося визиты поочередно в церкви, синагоги и мечети, а коллега собирал членов комиссии исключительно на Старой площади. Как бы то ни было, советники прекрасно дополняли друг друга. И кто после этого сможет обвинить их в небрежении основными обязанностями?