Жозеф Кессель - Всадники

Вот почему, не успел грузовик, на котором ехал старец, остановиться со стороны ущелья за теми караванами, которым предстояло продолжить затем свой путь на север, как пассажиры нетерпеливо слезли с брезента и побежали к чайханам. Даже кузнец, поспешно снявший старика и поставивший его на землю, крикнул:

– Я ведь больше тебе не нужен, дедушка, не так ли?

И большими шагами удалился.

Старик перебросил через плечо свой легонький мешочек и застыл в неподвижности. Несмотря на то, что он был стар и что порывы ветра не щадили его исхудавшего тела, держался он очень прямо и с мудрой неторопливостью проникался странным величием этой стоянки в самом высоком месте гигантского массива, в самом сердце Средней Азии, с забравшимися сюда тяжелогружеными, запыленными и выгоревшими на солнце машинами, изрядно потрепанными на ужасных дорогах, с водителями и путниками, пристроившимися, кто сидя, а кто лежа, под навесами примитивных харчевен. А вокруг, тут же, громоздились голые скалы, безжизненные камни, слышался вечный шум реки, и ледяным холодом дышали вершины мира. Гуарди Гуэдж стоял и размышлял о насыщенных потоках людей, вынужденных пользоваться этим перевалом между двумя частями вселенной, о волнах, сменявших здесь друг друга, завоевателях прошлого, о полноводных религиозных течениях…

Старику сейчас казалось, что он видел все это своими глазами. Ведь его жизнь началась так давно… Так много он бродил по афганской земле… У воспоминаний его были такие глубокие корни…

Он задумчиво побрел к ближайшей чайхане.

Там уже находились некоторые из его попутчиков. Первым, самым непоседливым, вечно спешащим, был конюх – высокий, худой, одетый в длинный коричневый халат на подкладке из овечьей шерсти. Одежда выдавала его происхождение. Чапан носили узбеки и туркмены, лихие наездники, населявшие степи на севере Афганистана.

Торопливо вбежав на террасу чайханы, он повел себя там как-то странно. Стал нетерпеливо пробивать себе дорогу между посетителями, не обращая внимания ни на что и ни на кого, буквально наступая на людей, пьющих чай, сидя по-турецки вокруг своих подносов, которые стояли прямо на покрытом истертыми паласами полу. Толкал сидящих на хромоногих табуретах с веревочными сиденьями.

Вслед ему неслись неодобрительные возгласы:

– У, пентюх!

Или:

– Не иначе как свихнулся от высоты.

– Мой мул и тот ступает осторожнее.

Правда, хотя слова были острыми, произносились они довольно благодушно. Всерьез возмутился только один толстый, гладкий мулла. Он пригрозил карами Пророка этому нахалу, чуть не повалившему его наргиле.

А тот, ничего не слушая, продолжал шагать, вытянув шею, чтобы лучше видеть своими напряженно всматривавшимися блестящими раскосыми глазами, примостившимися на скуластом лице. Наконец, возле невысокой стенки, отделявшей террасу от дороги, он увидел то, что искал: чапаны. Таковых оказалось два: один – густо-красного цвета с черными полосами, другой – цвета опавших листьев с зелеными полосами. Люди в этих халатах были уже немолоды. Конюх видел их впервые, но это было не так уж важно. Они были его братьями и по одежде, и по степному образу жизни. Из всей толпы, окружавшей его, где были представлены все уголки афганской земли, только они могли его понять и разделить его чувства.

Чапан густо-красного цвета и чапан цвета опавших листьев потеснились, чтобы уступить место конюху. Он, впрочем, даже не заметил этого.

– Вы в Кабул или оттуда? – поинтересовался он у них.

– Вчера мы выехали из Мазари-Шарифа, – ответил самый коренастый, самый толстый из них.

– Тогда вы не знаете самую важную новость! – воскликнул конюх.

Оба путника в чапанах неторопливо повернули лица в его сторону. В раскосых глазах мелькнуло любопытство, смешанное с беспокойством. Но проявлять эти чувства им мешал их более, чем у конюха, солидный возраст и более высокое, чем у него, положение. Тот из них, который уже удостоил его ответом, спросил ровным, словно сонным голосом:

– Что ты, молодой и к тому же неопытный человек, называешь самой важной новостью?

– Я называю самой важной новостью такую новость, с которой никакая другая и сравниться не может, – сказал конюх.

И хотя он буквально сгорал от нетерпения поделиться всем, что ему было известно, он умолк, чтобы еще несколько секунд насладиться властью человека, знающего великую тайну.

Тут оба путника спросили в один голос: