Георгий Эсаул - Рабочий

Знаю, что написал на стенке гадость какой-то дурак, проходимец и нехристь.

На тебя сначала не подумала, но ты так долго смот-рел на меня, не стыдился своей наготы и даже мерзко хи-хикал маниакально, и я поняла — ты, ты написал «Анато-лий Маркович — гад».

Хотя Анатолию Марковичу за семьдесят перевалило, и во многие салоны эротического массажа его не пускают, но ты его мизинца на ноге не стоишь.

Дай тебе в руки молоток, так ты бы в душевой все разрушил, испоганил, а затем бы и меня убил молотком в темечко — так активисты партии зеленых убивают живоде-ров.

У каждого человека много естественных потребно-стей, а у тебя только — естественные гадости.

Что вылупил на меня зенки, вандальные?

Три стену, три, а я посмотрю на тебя сзади, какой ты герой с дырой.

Елена замахнулась на Лёху шваброй, он быстро от-вернулся и приложил тряпку к надписи, тер «Анатолий Маркович — гад» и тихо шептал, чтобы кадровичка-уборщица Елена не услышала:

— Во как! Во как! Во как!

В воскресенье Лёха пошел на прогулку в парк куль-туры и отдыха в усадьбу Кусково.

В саму усадьбу Лёха не заглянул — денег на билет жалко, лучше их на пиво потратить, но по дорожкам с со-баками гулял, а затем присел на скамейку с видом на пруд.

Сидение на скамейке имело двойную мужскую цель: отдых и ожидание шальных девушек, которые подсажива-ются на скамейки к мужчинам.

К Лёхе за всю его жизнь девушки не подсаживались на скамейку, наоборот, уходили, когда он присаживался и начинал разговор о погоде и рабочей смекалке Буратино.

Но надежда не умирает, как не умер Терминатор, и пассивное кадрение успокаивало — вроде бы не бегаю на охоту за бабами, а, если сами придут на поклон, то — не от-кажу, если ростом выше метлы и лицом чище снега.

Около скамейки присела собака с умным взглядом певца и композитора Анатолия Венерского.

Собака без надежды смотрела на пустые руки Лёхи, возможно, ждала, что он упадет с сердечным приступом, и тогда ей достанутся человеческие мозги на обед.

Но Лёха пять минут не умирал, и пес побежал по парку в поисках более перспективной еды с большими мя-систыми грудями.

Лёха сплюнул в досаде, подумал, что собака, навер-няка, кобель, а не сучка и даже обрадовался, что не испу-гался собаки.

Если на бобину намотает рабочий халат — страшно, и собака — страшно.

Но страшно не по интеллигентски, как интелли-генты боятся собак, чтобы собака не занесла в тело микробов и бешенство, а боялся Лёха собак по рабочему — так великан опасается, что ненароком наступит на карлика.

Лёха любил собак, но без раздумий пнул бы собаку в голову, если собака зарычит или набросится на него, как на кусок мяса.

Интерес к собаке пропал, и Лёха посмотрел на стари-ка, довольно неопрятного, с большой клетчатой сумкой в которой звенело.

Старик облизывал свои руки, затем зашел в раздевал-ку для купальщиков, наверно по нужде зашел.

Возможно, что старик настолько болен, что справля-ет нужду через каждые пять метров, и за боль старика у Лёхи заболела голова, а потом отошло.

В раздевалку забежал пацан, послышался мат старика и хохот парня, пацан выбежал с красным лицом и хохотал, словно проглотил грушу.

Старик вышел из раздевалки со спущенными до ко-лен штанами, подошел к Лёхе и долго смотрел на него, как на восьмое чудо света с золотой короной.

Он подтянул штаны, но ширинку не застегнул, и клок грязных трусов (бело-синее с гжельскими райскими птицами) торчал, словно хвост енота.

— Ты видишь? Свет в моих очах видишь, парень?

В душу мне посмотри, а не в штаны! — мужчина не наглел, говорил больше униженно, чем с пафосом — так нищий просит, чтобы палач намылил веревку.

Лёха не обиделся на полубомжа, достал из кармана бутылку водки, со вздохом налил в свой пластиковый ста-канчик одноразовый, как девушка в кино:

— Все притворяются, дядя, — Лёха протянул стакан старику, а сам жадно отпил из горла, словно три года не пил воду. В глазах стало светлее, а на душе — теплее, как будто пришла любимая неизвестная девушка. — Не корчи из себя трудягу и бомжа, мужик.

У тебя на лбу университет написан, и не Дружбы народов Университет, где обучают правильному обхожде-нию с наркотиками, а — Московский или Ленинградский университет с бородатыми профессорами.

Рабочего парня не проведешь, мы не коты приблуд-ные.

Прошлого года один, как и ты, забулдыга, уверял ме-ня, что он из трудового крестьянства, а сам телегу от хому-та не отличит, словно ему в глаза корова плюнула.