Евгений Москвин - Предвестники табора

…Рваная, колеблемая листва деревьев в саду — она словно под чувствительнейшими лесками: стоит только повысить голос и на том самом месте, где был один-единственный лист, тотчас рождается три новых…

— Макс, ты не уснул там?.. Ворон считаешь?

— Эй, Мишка! Лукаев все знает!

— Чего?.. Чего ты говоришь?

Мой брат сидел в другой комнате, возле самого окна, на полу, и копался в небольшом продолговатом тазике бежевого цвета, доверху наполненном гвоздями, подшипниками и исцарапанными часовыми циферблатами. Форточка была открыта, и раздуваемые от ветра занавески то и дело поддевали его подбородок.

— Лукаев! Он все знает!

Мишка вытаращил на меня глаза, но прежде, чем успел что-то сказать, я услышал звон кофейной жестянки, упавшей на пол, под опущенной шторой, — той самой истыканной жестянки, которую я совсем недавно вертел в руках, а затем от неожиданности бросил на подоконник.

— О чем?

— О вчерашнем! Ты что, не понял? — двинувшись к нему, я чуть было не споткнулся о картонный ящик со старым бельем, который стоял посреди комнаты, но все же вовремя успел застыть.

— Тс-с-с… говори тише. Или ты хочешь, чтобы наши услышали?..

— Нет… — я все продолжал глядеть на него в страхе и изумлении.

Мишка перешел почти на шепот; рука его сжимала циферблат от наручных часов — сильнее, сильнее, очень сильно, — подушечки пальцев покраснели от напряжения; я понял — он взволнован не меньше моего, но… о Боже, какое же у него самообладание!

— Ладно, ладно… что случилось? Кого ты там увидел? Лукаева?

— Да. Он погрозил мне кулаком!

— Тише… я же сказал тебе не кричать… где он? На улице?

— Нет, в доме… по стеклу постучал… — готовый уже расплакаться, я покраснел — у меня было так тесно в груди, что я едва мог дышать.

— Ах, в доме, говоришь? Ну тогда ничего! — на лице Мишки появился характерный прищур; какие только эмоциональные оттенки не были перемешаны в этом прищуре, который и до и после мне доводилось видеть еще сотни раз! — озорная насмешка, даже издевка и грусть, оперный трагизм; шутовская мина — в особенности возле растянутых губ — и «маска драмы» (как в той серии «Полночной жары» — «Midnight heat» — когда главному герою, сыщику Стиву Слейту, расследующему убийство в «Тропическом театре», приходится перевоплотиться в арлекина, чтобы разгадать, как именно было совершено преступление, — кто это сделал, сыщик уже знает, однако у его подозреваемого пока что стопроцентное алиби) — «маска драмы» у бровей, изогнутых молниеносным напряжением…

— Значит, он нас боится… боит-ца… хе-хе…

Сколько бы я не был расстроен, а все равно не сумел сдержать улыбки, хотя на сей раз и вымученной; еще бы, вчера я втихую запустил булыжником по соседскому дому и не думал, что меня могут уличить — но не тут-то было!

— Боится?.. Ерунда, не может этого быть!

— Ну тогда, раз он в доме, значит, покойника оживляет! Снова… Он так соскучился по своему моргу, что решил устроить его у себя дома. А что там с его головой, а? Ты видел лысину Лукаева? Она у него вся исцарапана. И знаешь, почему? Он когда вставал вверх ногами… ну из-за того, что приезжал на лифте не на тот этаж в своем доме-то в Москве — вот тогда и исцарапал.

Тут я уже, разумеется, не имел никаких сил совладать с собой и взвизгнул от хохота. У меня даже слезы потекли по щекам.

— Исцара-а-апал… исцара-а-апал… — все повторял Мишка нараспев.

— Ну что, ты собираешься? — осведомился у него вдруг не пойми откуда взявшийся дядя Вадик.

Смех у меня моментально иссяк; я снова чувствовал испуг и настороженность.

Как всегда дядя Вадик делал вид, что меня будто бы вообще не существует, — обращался он исключительно к своему любимому сыну, которым очень гордился; мне, впрочем, было все равно, только бы побыстрей дядя снова скрылся из виду и у него не возникла бы потребность, больно потрепав меня за ухо, выместить какую-нибудь свою досаду.

— Да, сегодня последний день.

— Ага, так все уже готово?

— Почти. Осталось пару досточек прибить.

— А покрышка пригодилась?

— Да, я ее на один из столбов привесил и сверху доской забил.

— Надо бы поглядеть, что у вас там делается.

— Ого, ты будешь изумлен, когда увидишь, что мы с Максом смастерили! Целый дом!

— Дерзай…

— Эта «верхотура» будет символом всего поселка! — от предвкушения Мишка воздел руки к потолку, — хе-хе!.. Приходи вечером посмотреть. Придешь, обещаешь?

— Приду, приду. Если занят не буду. А если буду — тоже приду, — дядя Вадик подмигнул.