Владимир Ешкилев - Андрогин

– А вот ее-то как раз интересуют женщины.

– Да? – оживился Кондульмеро. – Она последовательница сафических дев с Лесбоса?

– Известная последовательница, монсеньор. Говорят, что в Триесте у нее гарем юных наложниц. Кроме того, она завлекла в свои игры чуть ли не половину тамошних знатных дам. Все просто без ума от этой Констанцы. Ее сестра, кстати, тоже разделяет с ней ложе.

– Дьявол, Рикардо, очень часто метит своих слуг красотой… А среди наших аристократок у Тома есть любовницы?

– Не знаю, монсеньор. Хотите узнать?

– Я заплачу за эту информацию.

– Я поспрашиваю у знающих людей.

– Поспрашивай, обязательно поспрашивай… Значит, она еще девственница?

– Есть такое предположение.

– И тогда «Герметическая Дева» – в самую точку.

– Да, монсеньор.

– Выходит, для того, чтобы избежать опасности, я должен способствовать освобождению гнусной шпионки, революционерки и развратницы?

– Вам решать, монсеньор.

– Вот оно как… – Инквизитор застыл, наблюдая, как солнечный луч, прорвавшийся сквозь пыльное окно и не менее пыльное стекло книжного шкафа, играет узкими отблесками на золотом тиснении фолианта. Он вдруг почувствовал себя предельно незащищенным. Ощутил всеми фибрами свое сквозное сиротство на ветрах жестокого века.

«Только подумать! Николатини, государственного служащего Республики, утопили в канале, как котенка, за одну лишь связь с черным аббатом! Все вокруг продажные, все предатели. Этот узкомордый негодяй прав… Я ведь тоже дал аббату аудиенцию, говорил с ним о Тома. Масоны наверняка знают об этом. Конечно же знают. Они, аспиды, все знают. А если они вдруг решат, что именно я превратился в главную преграду на пути освобождения их ведьмы? Вот тогда и придет Марс к созвездию Девы! К созвездию, под которым я родился. С кинжалом придет, с удавкой, с медленными и быстрыми ядами. И кто его тогда остановит? Кто? Эта, до последнего винтика прогнившая, государственная машина?»

Умирать инквизитор не хотел. Его тело хотело жить, совокупляться с покорной и нежной наложницей, вкушать вкусные блюда, приготовленные специально выписанным из Неаполя поваром, и пить густое кипрское вино. Перед его внутренним взором вновь возникло раздутое мертвое лицо сегодняшнего утопленника. Он, наверное, тоже любил жизнь и ее маленькие радости.

– Пойдем, проведу тебя, – обратился инквизитор к Рикардо, нажимая ногой на рычаг под столом и тяжело поднимаясь с кресла. – Собери для меня все, что можно узнать о масонах. Все-все, что тебе удастся узнать. Не жалей денег и будь осторожным. Я буду ждать тебя в этот же время ровно через три дня.

Констанца уже в первую неделю после ареста потеряла счет дням. В конце концов от голода и отчаяния она впала в странное состояние, когда грань между реальностью и видениями из четкой разделительной линии превратилась в туманную и призрачную полосу, которая уже ничего не разграничивала и никого не останавливала. От реальности к видениям и обратно начали двигаться контрабандные фрагменты впечатлений, снов, ужасов и воспоминаний. Сначала ей казалось, что за ней вот-вот придут палачи, и она представляла себя вопящей голой и раскоряченной на спине деревянной «кобылы». Констанца физически ощущала, как острая сосновая доска медленно и неумолимо режет грешные места ее тела, впивается в распухшую плоть, как привязанные кожаными ремешками свинцовые гири растягивают ее бедра и медленно срывают с ног кожу. Как уксус, в котором палачи вымочили ремешки, разъедает обнажившееся мясо, как большие черные мухи садятся на ее раны, чтобы отложить в них свое потомство. Боль предвиденная превращалась в боль реальную, сотрясала ее плоть и в конце концов выбрасывала сознание в спасительное небытие.

Потом она просыпалась и понимала, что все это всего лишь бред. Что она ни на миг не покидала своей камеры. В ней стояла жаркая духота, но тело Констанцы не реагировало на жару ни по́том, ни жаждой. Приносили теплую невкусную воду, она ее выпивала, но легче не становилось. Все время она думала о предстоящих пытках, о том, что не выдержит их, что нарушит клятвы и раскроет инквизиторам масонские тайны. Констанца пробовала биться головой об стену, но не потеряла память, а лишь набила шишки и обвалила штукатурку.

Время от времени в ее смешанных с реальностью видениях появлялся Григорий. Он молчал, и она понимала, что это не просто молчание, а загадочная «священная немота», которую проповедовали суровые отшельники со склонов Святой горы. Она просила у него прощения за все свои обвинения и омыла свое философское покаяние половодьем слез. Как реальных, так и сотканных из астральной влаги. Но Григорий не вышел навстречу ей из ледяного панциря своего безмолвия, а только смиренно и грустно смотрел на нее. Этот взгляд она ощущала кожей, ежилась под ним, как под кнутом заплечных дел мастера. Но потом образ Григория отступал и сменялся другими видениями. К ней приходила Лидия, к которой она стремилась и которую звала каждой клеткой своего тела. Образ словенки приносил ей утешения Венеры, и Констанца не отказывалась ни от одного искушения во время тех похотливых грез, когда ее тело получало неземное наслаждение и содрогалось в бесчисленных оргазмах. Она ощущала, как эти утешения ослабляют ее и без этого ослабленное тело.