Эстер Элькинд: Андрогин…

Как странно! В самый счастливый день в моей жизни, в день, когда я истинно стал собой, мне снился прожженный окурками, проткнутый шпильками каблуков и облеванный темно-серый ковролин. Хотя, не уверен, что он был темно-серым, потому как, во-первых, видел я его за облаками темно-серого сигаретного дыма, или может быть через пелену свих собственных глаз. Вполне возможно, что ковролин был светло-серым, а может быть даже и белым, но когда-то очень давно, тогда, когда я еще не родился. Но если честно, то вряд ли, уж очень он был серым, не мог он так бесстыдно забыть о своей «чистой» природе. Так вот, в самый счастливый день в своей жизни, а точнее не день, а ночь, или, может, в период только что начинающегося дня, после самого счастливого. Не могу назвать его самым счастливым, потому как «самый», он только один, и мне посчастливилось его пережить, мне повезло, и теперь я точно знаю, что больше такого не дня не будет. В ту ночь, когда мне должно было сниться, по всем моим представлениям долгой предшествующей этому моменту жизни, нечто максимально прекрасное, мне снился ужасный грязный ковролин, напоминающий сукно на биллиардном столе в дешевом клубе, на окраине города, куда, однажды, привел меня одни мой мужчина, с ним я тогда был женщиной. Клуб, о котором я говорю, относился к тем местам, где в гуще дешевых сигаретных выхлопов, можно обнаружить лишь два сорта людей (хотя я далеко не уверен, что бывает больше). Одни представляют собой подростков от двенадцати до шестнадцати, или может, семнадцати с их подружками, такого же возраста, выкрашенными под новогодних елок в борделе. Подростки пьют дешевое пиво, курят беспредельно много, но не затягиваются, преимущественно дешевые сигареты, впрочем, других тут не продают. Подросток выстреливает своим кий, громко восклицая нецензурные слова, так же бесцельно и быстро, как выскакивают его член из штанов, мгновенно извергая поток горящей лавы, обрызгивая собственные брюки, короткую юбчонку своей подружки и ее дешевые красные трусики. Она воскликнет: «Ах, ты,… что же мне теперь делать, мама же увидит!», и, уткнувшись руками в ладони, попытается заплакать, а он рассмеется, удовлетворенный и довольный собой.

Такие вот подростки, населяют и заселяют смрадную, тусклую биллиардную, окучиваясь вокруг стола, издавая звуки, напоминающие смесь боевого клича подстреленных кабанчиков и оргазм, кого, я тогда определить, не мог, но полагаю, что звуки, издаваемые при оргазме, у всех трахающихся существо одинаковы.

Второй тип, обитающих в этих темных, шумных катакомбах, это все те же самые подростки, только в увеличенном варианте. Теперь уже повзрослевшие, остепенившиеся и обретшие чувство собственной значимости, они разбиваются на группы поменьше, и так же неуклюже и кучно толпятся вокруг столов. Несмотря на то, что их количество теперь можно сосчитать, места они занимают столь же, поскольку количество теперь компенсируется размерами. Дело в том, что вместе со своим остепенением и повзрослением, они приобретают внешнюю атрибутику взрослых кабанчиков – пивное брюшко у самцов и целлюлитные ляжки у самочек.

Пьют они все то же дешевое пиво и курят все те же сигареты, но теперь уже затягиваясь (научились), звуки издают тоже похожие, лишь тона на два пониже, ну и накала и страсти в голосе появляется больше. Движения их кий становятся, в соответствии с их движениями в постели: твердыми, решительными, напористыми, устойчивыми, уверенными, держатся он и долго, не сдаются, редко мажут, или напротив – мягкими, вялыми, медленными и малозаметными.

Но результат всегда один – попорченное сукно, запечатлевающее и впитывающее оргазм кий, в виде царапин, порезов, следов от бычков, блевотины…

Теперь, я сплю, в мой самый счастливый день, или первый день, следующий за ним, и мне снится ковралин на полу в коридоре дешевой гостиницы, даже не гостиницы, а мотеля, в котором я провожу самую счастливую ночь в своей жизни, вспоминая вонючее сукно, дешевых биллиардных столов, которое мне пришлось отведать, тогда, в тот момент, когда я был женщиной…

Отчего, в самую счастливую ночь в своей жизни, я думал про ковралин, я не знаю. Возможно, дело было в том, что вечером, в самый счастливый день в своей жизни, я шел абсолютно пьяный по коридору, в котором лежал этот самый ковралин прожженный сигаретами, облеванный и обконченный, я шел и смотрел на него. В тот вечер, я шел абсолютно пьяный, правой рукой я, под талию поддерживал свою любимую, единственную женщину, другой рукой я держал ключи от дешевого номера в этой дешевой гостинице (уж слишком не хочется произносить слово – мотель). Моя любимая женщина была так же пьяна, как и я, и, обняв меня левой рукой за шею, смотрела в пол, на этот грязный ковралин, произнося: «Какое счастье!»