Вера Галактионова: Четыре рассказа

− Врёшь! Растлил!.. У тебя склероз. Не отпирайся!

От крика женщины, повторяющегося изо дня в день, у поэта ослабевали ноги. Он туже запахивался в мягкий плед и бежал от неё, теряя шлёпанцы, − ужасно медленно, неловко бежал, чтобы запереться в своём кабинете, забиться в угол дивана, зажмуриться, но не успевал.

− Негодяй! − настигала его стремительная чужая женщина без имени. − Из-за тебя у меня пропало молоко!

− Как − пропало!? − тревожно вертел он седой косматой головою. − Украли что ли?! Оно где у тебя стояло? В бидоне?.. Сейчас многие из сеней воруют. Ты где живёшь? В частном доме? Пускай сварщик вставит хороший замок… А я не брал твоё молоко. Нет. Ты сюда его не приносила…

− Мерзавец! Он решил издеваться надо мной! И ребёнком! Старая рухлядь.

Бухмин едва не плакал.

− Я не просил молока… − твердил он, прикрывая лицо руками. − Я ничего у тебя не просил! Иди к себе! Карауль молоко там. Иди! Зачем ты здесь?..

Ему в самом деле трудно было понять, про что она каждый раз толкует, женщина с кожаными бантами у щиколоток. Его Лиза-снайперша застудилась в тех самых непролазных тёмных болотах и была бездетной всю их долгую жизнь. А тут ещё рядом с кричащей женщиной стал появляться какой-то вертящийся во все стороны обалдуй с блестящей серьгою в ухе. Он похлопывал Бухмина по плечам, сбивая с пиджака то ли пыль, то ли перхоть, и утешал:

− Ничего. Я как-нибудь всё улажу. Есть у меня на примете один ход. Юрист подсказал. А иначе ты с этой халдой не развяжешься. Уж я-то её знаю!.. Ишь, алименты она захотела! Не вытрясет она из тебя ничего. Отвечаю!

− Но… какие алименты могут быть, если у неё муж есть? − спохватывался Бухмин. − И… что скажет сварщик на это?…Не понимаю я!

Он даже топал и кричал в отчаянии, зажимая уши ладонями:

− Логика где?!!

− Важно как раз, чтобы сварщик об этом не узнал, − стоял на своём невозмутимый парень. − Иначе ты можешь попасть под его электрод. И тогда даже я не смогу тебе помочь. Сварщик − здоровый. И свирепый… Он, ревнивец, металл кромсает, как бумагу… Такого он тебе не простит.

− Чего − не простит?!

− Ничего не простит, − оттирал, отколупывал, отряхивал что-то с его пиджака странный парень с серьгою. − Слушай меня, родной! Тебе лучше вести себя тихо. Понял, нет? Тогда улажу − всё! Замётано.

От частого этого похлопыванья в сердце поэта разрасталась тоска. И так, тоскуя, Бухмин продал поскорее своё жильё всего лишь за крошечный задаток, как раз этому самому обалдую, подсунувшему вместо обещанной и осмотренной двухкомнатной квартиры комнатушку-диспетчерскую. Парень, правда, помог с перевозкой вещей, хотя расплатиться не пожелал.

− Она потребовала свою долю! Для вашей крошки! − развёл он руками. − Я отдал этой халде всё до копейки. Но и того ей было мало!.. Грозилась сварщику рассказать. О вашем романе. И о том, что я тебе помогаю! Едва отделался от неё. Связался я с вами на свою голову… Пришлось, конечно, сэкономить немного на твоей площади! Так что, я с тобой в расчёте. Живи теперь спокойно, ветеран. Сочиняй куплеты.

И снова Бухмин ничего не понимал. Он лишь глядел, как зачарованный, на маленькие женские руки парня и на блестевшую нестерпимо серьгу в его ухе, да пытался унять дрожь небритого своего подбородка.

− А что за кольцо ввинчено здесь? Над окошком? − обеспокоился вдруг Бухмин; оно встревожило его видом своей никчёмности − крепкое одинокое кольцо из нержавеющей стали.

− Тебе не всё равно?…Может, клетка с канарейкой висела.

− С певчей? − обомлел поэт от своей догадки. − Где же она теперь?

− Всё певчее теперь сдохло! − грубо оборвал его обалдуй с серьгою.

− Разве? − ужаснулся Бухмин.

Парень рассмеялся девичьим тонким смехом и повторил громче:

− Сдохло всё, всё певчее, отец! А ты не слыхал?

− Почему? − расстроился Бухмин. − Сдохло?

− А чтоб не чирикало! Время наше такое… И я учился в детстве играть на валторне! Ну, бывай, счастливчик. Судьбу благодари: живой остался. И не на улице, а под своей крышей. Нарвался бы ты на другого… Только я, вот, с тобой вожусь, как дурак. Тёплое жильё тебе, между прочим, надыбал. Здесь отопление работает! А мог бы ты, отец, в разрушенной многоэтажке оказаться, на горке, возле комбината. Цени!

− Да! Да! − с готовностью откликнулся Бухмин, не в силах оторвать взгляда от блеска круглой серьги в ухе парня. − Премного благодарен. За хлопоты. Вы ведь потратили на меня столько сил. А я вам никто, чужой человек… Не особенно удачно всё получилось, конечно, тем не менее − благодарен, особенно за то, что полки вы мне повесили. Растроган, да.