Илья Кочергин - Зависимые

И, в общем, когда я подумала, я испугалась! А потом что-то злость тоже такая взяла, я решила, что если они прикроют, то я не сдамся. Просто я знаю, что им всем наплевать, а мне не наплевать, я хочу ходить сюда, я не могу просто представить сейчас себя без Анонимных. И короче, я решила, что я тогда что-нибудь сделаю…

Нет, просто, понимаете, у меня есть молодой человек, у нас всё с ним замечательно, просто вообще лайтово всё. Но всё равно, я боюсь. Я не хочу обратно, я просто уже знаю, что… Я не хочу в больничку, я не хочу в ментовку, не хочу в психушку, потому что я там была, им на меня плевать, когда я синяя там валялась. И я пойду и взорву кого-нибудь или что-нибудь взорву как эта… блин… Нет, с поясом… да, шахидка. Как шахидка. Потому что их всех не было, когда я была в больничке, и попы мне тоже не помогли, и врачи, и никто, пока Надинчик вот (кивок в сторону Нади) не привела меня в прошлом году сюда.

(Выслушивает укоризненно-успокоительные уговоры и смущённо улыбается).

Да я знаю… Просто что-то вставило так что… (у неё наворачиваются слёзы сквозь улыбку). Это, наверное, из-за дня рождения. Вернее перед днём рождения. У меня так бывает. В общем, я извиняюсь, и у меня, короче, всё. Спасибо.

Не хочется в этом признаваться, но я часто скучаю по тому времени. Сколько волка ни корми, а вылечить невозможно. Хотя, обратно, так, чтобы всё заново — не хочется тоже. Просто теперь труднее стало, жизнь суше кажется, людей сложно воспринимать.

А как их воспринимать, если вечером приехал на дачу, а с утра уже стоят перед крыльцом, курят, будто в контору пришли, будто я им наряды буду выписывать сейчас. Не торопят, подчёркнуто вежливые, деликатные, терпения у них много. Терпеть умеют, я сам умел.

И каждый раз одна и та же процедура — разговоры, новости, приколы, затем, перед самым уходом, просьба, как будто кстати вспомнилось. Полтинничек по старой дружбе. Потом настойчивая просьба, потом мольба, обещания, клятвы. Потом приходят с лопатами и начинают чистить тебе дорожки от снега и случайно ломают молодые яблоньки. Потом приносят к дому и оставляют у твоих дверей древние чугуны, кованые колуны, громадные воротные петли, серпы, сапожные колодки, — всё, что представляет на их взгляд ценность для отдыхающих москвичей.

В общем, если ты здесь — ты всё равно в теме, выхода нет. Ты никогда не вырвешься из этих отношений, пока не перечеркнёшь в себе всё на свете, пока не станешь избавляться от этих гостей как от вредных грызунов, пока не сломаешь им лопаты, пока не перестанешь видеть в них людей. И они скоро доведут тебя до этого, потому что у тебя есть деньги.

Продай всё это, уезжай… Оставь другим решать этот вопрос. Тебя здесь уже не будет. Но и хлопотно, и жалко — привык к этому нескладному куску земли.

Тут у нас так — мой дом последний, за ним заросшее поле с большими ямами, там что-то раньше было. В следующем доме Валька живёт четвёртый год, как вышла. К весне чёрная становится от копоти — печка дымит, электричество она себе не прокидывает, денег пока нет, освещается по-старому, керосиновой лампой на солярке. Мы с Валькой годки. Младшие парень с девчонкой у неё по монастырским приютам, старшая замужем в другом районе, а самого младшего она закопала за домом, за что и отсидела.

Дальше Сашкина дачка, новая. Только построил на месте старой развалюхи, все радовались, но он в тот же год умер осенью. Здоровый мужик был, спокойный, пенсии ждал. Вернулся в городе с работы, сел на диван, захрипел и — всё.

Дальше две пустые усадьбы, потом Толюня Шушпан, потом Ваня Жучок с матерью и дочкой жил. Я с ним больше всего дружил. Как утро (для меня утро) за малинником медленно мелькает его красная синтепоновая куртка. Он как дед часто с палочкой ходил. Пока доковыляет, всегда можно было успеть чекушку в холодильник или в буфет убрать, если угощать не хочется. Битый — перебитый, слабый, выживший из себя весь, но упорный. И незлобливый. Придёт, закурит:

— Когда у нас ближайшие президентские?

Он без гласных почти говорил, с непривычки понять невозможно. Да и привыкнув, иногда по пять раз переспросишь. Но про выборы я тему уже знал, всегда понимал. Это любимое у него было рассуждение. Но я почему-то от расслабленности всегда подсчитывать по-серьёзному начинал.

— Через три года, Вань.

— Тогда пора предвыборный штаб собирать. Я — ростом невысокий, сам тоже некрупный. Чем я хуже?

Слово «предвыборный» плохо давалось. Но он терпеливо проговаривал его в два-три приёма. Его и правда можно было бы на какую-нибудь почётную должность — уникальный человек был. Кто ещё за свою жизнь мог похвастать тем, что три раза учился говорить и ходить с нуля? Первый раз в младенчестве, два раза — за последние десять лет. Полежит в больничке месяц-другой, начинает осваивать ходьбу и разговор. Мать плакалась — свалится, говорит, в палате с койки и лежит как тютёк, мычит.