Джеймс Риз - Книга теней

На следующий же день Нарсисс отбыл в Лондон. Я дала ему достаточно денег, чтобы прожить по ту сторону Ла-Манша месяц или более. Еще раньше я отправила письмо своему лондонскому агенту, услугами которого пользовалась в прошлом, сообщив, что тридцатого числа прибудет из Парижа мой посыльный с портретом, который по не обязательной для объяснения причине пришлось тайно вывезти из Франции. Я просила его держать портрет у себя (и он хранится там до сих пор). Так или иначе, это был весьма дорогостоящий отвлекающий маневр.

И вот наконец настал последний день октября. Все было готово. Я закончила стряпню и сама накрыла на стол. Сказав своим слугам, что готовлюсь писать большой групповой портрет под названием «Первый ужин» и не нуждаюсь в их помощи, я выплатила им недельное жалованье и отпустила.

Когда назначенный час приблизился, я перелила из бутылок в графины вино с ароматом кипариса, на которое немало потратилась, напекла медовых кексов с начинкой из коринфского изюма, продумала все детали сервировки, выставив на стол самый лучший фарфор и хрусталь. Я зажгла тонкие свечи из пчелиного воска, потом оделась к ужину, чувствуя, как из недр желудка подкатывает тошнота. Увидеть снова мою возлюбленную Теоточчи! Познакомиться с другими сестрами, от которых я узнаю – наконец-то! – так много… Да, после этой ночи моя жизнь уже никогда не будет прежней.

Когда пробил назначенный час, раздался стук в дверь. Я пошла открывать в моем псевдоафинском наряде с лавровым венком, водруженным поверх высоко уложенных волос, и сразу же почувствовала себя идиоткой. Теоточчи осмотрела меня с головы до ног, подняв одну бровь дугой, на ее губах появилась легкая улыбка. Наконец сказала без всякого выражения: «О да…» – и проскользнула мимо меня в дом.

Я была ошеломлена, увидев рядом с ней Николо, поскольку считала, что в шабашах участвуют исключительно женщины. Об этом я и сказала Теоточчи.

– Ах, он… – сказала она, выталкивая вперед моего красивого друга, – он здесь, чтобы… заполнить пустоту.

Николо (он почему-то стал другим, не таким, каким я его знала в Венеции) спрятался за спину своей госпожи, так что была видна лишь одна нога в черном и высокий сапог, забрызганный грязью. Он старался не встречаться со мной взглядом, пугливо отвернулся, когда я сделала движение, чтобы его обнять.

– Без всякого сомнения, – сказала я, – после того, что мы испытали вместе, твоя застенчивость едва ли выглядит уместной.

Только тогда он поднял глаза, посмотрел на меня, и тут я поняла, что им движет не застенчивость, а стыд. Вначале я этого не заметила, потому что искала в его глазах улыбку, которой они всегда светились раньше. Но когда Теоточчи отступила в сторону и свет упал на Николо, я увидела, что его глаза обрели цвет очень бледного топаза, цвет необычный для присущего человеческому глазу радужного спектра.

– Mais поп! – воскликнула я не слишком деликатно: я была потрясена, но не почувствовала антипатии; этот цвет, казалось, лишь смягчил выражение его темных прекрасных глаз. Наконец я смогла задать вопрос: – Но что случилось с твоими?..

– Выйди вон! – приказала Теоточчи мальчику, который повиновался ей с какой-то тупой покорностью, чего я не замечала в нем, когда жила в Венеции. – Приготовься к встрече с фрейлиной, – сказала Теоточчи. Николо кивнул: по-видимому, даже он знал больше, чем я, о том, что произойдет этой ночью.

Когда мальчик вышел (мы видели, как в соседней комнате он снял свой камзол с низкой талией, закатал обшлага блузы и со спартанским пылом принялся проделывать гимнастические упражнения), я спросила свою мистическую сестру, что она с ним сделала. Была ли я рассержена? Возможно, хотела защитить его, потому что продолжала считать Нико мальчиком, хотя он был всего несколькими годами моложе меня.

– А, это… – сказала Теоточчи, улыбаясь. – Он и не догадывается, просто потому что я продолжаю лгать ему, но все можно вернуть в прежнее состояние. Не правда ли он приятен, этот оттенок созревшей пшеницы?

– Но… но почему?

– Не так давно ему пришла в голову мысль о независимости, и я не смогла, просто не смогла ее вынести. – Я терпеливо ждала, что будет дальше. – Иногда, моя дорогая, следует напоминать нашим слугам, что мы сделали их… непригодными для иного, большого мира. Он видит эти глаза в зеркале и понимает, что он мой.

Она не сказала того, что я знала: она любила его.

– Но как тебе удалось это сделать?