Перед этапом Глазу дали свиданку. Повидался с родителями. Они принесли ему здоровенный кешель еды. И через день его отправили в тюрьму.
Отец Глаза, узнав на суде подробности, как ранили сына, — писал жалобы. Иногда ему отвечали, но о наказании конвоя речи не шло.
В тюрьме Глаза посадили к взрослякам. Просидел у них недолго, покатался на плечах, выигрывая споры на приседания, и его перевели к малолеткам во вновь сформированную камеру шустряков. Она находилась на первом этаже трехэтажного корпуса, где сидели смертники, особняки, строгачи. В камере двое знакомых: Масло и Подвал. Они без особой радости поздоровались за руку и спросили, сколько дали.
Камера сырая. Сводчатые потолки наводили тоску. Казалось, тебя заперли в средневековую башню и придется сидеть в ней всю жизнь. Ребята решили вырваться из этой мрачной камеры любыми средствами. Если их не переведут, они устроят бардак, перевернут все шконки, побросают в кучу матрацы, а если и после этого не переведут, разобьют в раме стекла, сломают стол, вышибут волчок и все вместе будут барабанить в дверь. Так предложил Глаз, и ребята согласились: или для всех карцер, или другая камера.
Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле:
— Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли?
— А ты и есть рецидивист.
— Я не рецидивист, я малолетка.
— Дважды судимый, восемь лет сроку — без пяти минут рецидивист.
— Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим, чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа.
— Ишь ты, сукач, чего захотел.
— Что, что ты сказал?
— Сукач, говорю.
— Это кто же сукач?
— Сукач — ты.
— Я не сукач, ты — сукач.
Корпусный с дежурным вышли из камеры, а корпусный, выходя, все повторял одно и то же слово: «Сукач, сукач, сукач».
— Что он тебя сукачом называет? — спросил Масло.
— Поиздеваться, сволочь, захотел.
Глазу было не по себе — его назвали сукачом.
На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил:
— Глаз, а правда ты не сукач, не наседка? Почему тебя так по камерам гоняют?
— Масло, в натуре, ты думай, что говоришь. Какой я наседка? Меня вызвали с зоны и добавили пять лет. Ты что, охерел?
Масло это сказал так, чтобы потравить Глаза, авторитет Глаза в тюрьме его задевал.
Когда в камеру зашел старший воспитатель майор Рябчик и ребята опять загалдели, что сидеть в этой камере не хотят, что устроят кипеш, если их не переведут, Глаз стоял и молчал.
— Ну, Петров, как дела? Что молчишь? — спросил Рябчик.
— А что мне говорить? Все сказано. Если нашу просьбу не выполните, тогда заговорю я.
— Ишь ты, заговоришь. Ты что из себя блатного корчишь? Вспомни, как в прошлом году, когда сидел в тюрьме в первый раз, валялся на полу. — И Рябчик кивнул на дверь. Кивок можно было понять так, что Глаз валялся возле параши.
— Когда это я на полу валялся? — повысил голос Глаз.
— А когда обход врача был, ты на полу лежал.
— А-а, да. Но ведь я ради потехи лег, показать врачу, что я больной и мне назад в камеру не зайти.
— Вот видишь, вспомнил. А говоришь — не валялся. Разве любой уважающий себя урка ляжет на пол?
Рябчик пошел на выход. Но перед дверью обернулся.
— Какой ты урка, ты утка, наседка.
Дверь захлопнулась, и Масло сразу накинулся на Глаза:
— Вот и Рябчик говорит, что ты наседка. Да еще на полу валялся.
Глаз потрясен. Рябчик, майор, старший воспитатель, тоже назвал его наседкой. Что такое? Будто все сговорились против него. Глаз сдержался и ответил:
— Если я на самом деле наседка, тюремное начальство разве об этом скажет? Да вы что! Настоящую наседку они оберегают, как родного ребенка.
— А откуда он мог это взять?
— Масло, разве ты не знаешь Рябчика? У него же привычка: подойдет к камере, приоткроет волчок, смотрит и слушает. От тебя и услышал. Ты вяжи этот базар.
— Ладно, не ори, в натуре, на меня. Давай ребят спросим, что они теперь о тебе думают.
Подвал и еще двое парней высказались против Глаза, а еще двое сказали, что трудно в этом разобраться. Камера разделилась.
Случай скверный. Надо выкручиваться. Масло пер на него, и дело могло дойти до драки. «Так, — подумал Глаз, — если Масло кинется на меня, за него, наверное, все пойдут. Они друг друга хорошо знают. Хотя те двое и не катят на меня бочку. Но в драке я буду один. Что ж, схвачусь с четырьмя. Подвал не в счет. Жить с клеймом наседки не буду. Здоровых сильно нет, я, пожалуй, с ними справлюсь, если зараз не кинутся. Если Масло вначале прыгнет один, отоварю его и отскочу к дверям. Возьму тазик и швабру. Полезут — одного отоварю все равно. Потом, конечно, тазик и швабру вышибут. Но двое точно будут валяться на полу. С двумя пластанемся на руках. Пусть мне перепадет. Х… с ним. А если свалить с ходу Масло и еще вон того, поздоровее, то остальные и не полезут».
Читать дальше