Элиф Шафак - Честь

Когда полицейские наконец ушли, Элайас задернул шторы, зажег свечу и стал смотреть на ее мерцающий огонек. Когда свеча догорела дотла, он поставил пластинку Фейруз, и ее голос наполнил квартиру, проникая во все ее углы, словно мощный порыв ветра. Когда она запела «Sakan al-Layl», Элайас разрыдался.

«Ночь тиха, и покров тишины скрывает мечты…»

Все эти годы Элайас внушал самому себе, что и дня не проживет без своей работы. Почувствовав усталость, он начинал работать еще больше. Но три недели после случившегося он почти не выходил из дома, словно приговорив себя к одиночному заключению. Ему постоянно звонили из ресторана, спрашивали, когда он придет. Когда стало ясно, что в его жизни произошла катастрофа – никто, впрочем, не знал, в чем именно она заключается, – ему предложили взять отпуск. Месяц спустя Элайас, с пронзительной отчетливостью осознавший, что самые важные дела ныне утратили для него всю свою важность, передал свои обязанности второму повару и окончательно погрузился в состояние, близкое к полному оцепенению.

В начале 1979 года, дав показания в суде, Элайас совершил поступок, которого сам от себя не ожидал. Он собрал самые необходимые вещи в два чемодана, все остальное раздал служащим своего ресторана, вернул старую персидскую кошку Аннабел, которая была рада возращению своей любимицы, купил билет в один конец и уехал в Монреаль.

Однажды утром, вскоре после рассвета, Эдим появился на строительной площадке, где работал. Ночной сторож – здоровенный черноглазый пакистанец – удивился его неурочному приходу и одновременно обрадовался тому, что у него появилась компания.

– Рано ты сегодня, – сказал сторож.

– Не могу спать, – пожал плечами Эдим.

Сторож понимающе улыбнулся:

– Наверное, скучаешь по жене. Пошли ей денег. Когда жена довольна, у тебя тоже легче на душе.

Эдим замешкался, не зная, что сказать. Ответить согласием было бы оскорбительно для памяти Пимби, а пускаться в длинные объяснения ему не хотелось. В результате он ограничился молчаливым кивком. Взглянув в сверкающие, словно агаты, глаза сторожа, Эдим подумал о том, что этот парень наверняка капает в глаза лимонный сок. Здесь многие считали, что это отличное средство придать взгляду яркость.

Эдим закурил сигарету и предложил вторую сторожу. Некоторое время оба молча дымили, каждый думал о своем. Эдим вспоминал о тех временах, когда он, совсем молодой парень, подбирал окурки на улицах Стамбула, чтобы сделать хотя бы одну затяжку. Как-то раз он нашел сигарету, на которой остался след красной помады. Он таращился на эту находку как на великое чудо, пораженный тем, что женщина позволила себе закурить на улице, и тем, что она бросила почти целую сигарету.

Перебравшись в Лондон, он привык к тому, что женщины здесь курят открыто, не считая это зазорным. Когда Роксана передавала ему недокуренную сигарету, он наслаждался особой интимностью, возникающей между ними в этот момент.

– Бери все, – сказал он, протягивая сторожу почти полную пачку.

– Ты что, даришь ее мне? – удивился тот.

– Дарю, брат.

Сторож расплылся в довольной улыбке, обнажив ряд белоснежных зубов. Наверное, зубы он тоже чистит лимонным соком, решил Эдим. Надо бы попробовать. У всех англичан зубы паршивые. Потому что они ничего не знают про чудесные свойства лимонного сока.

Внезапно в небе зашумели сотни крыльев – огромная стая перелетных птиц пролетела над их головами. Может, они летят из Стамбула, подумал Эдим. А может, из Лондона, и там их видел кто-нибудь из его детей. Эсма, выходя со стопкой новых книг из книжного магазина, подняла голову к небу, Юнус отвлекся на минуту от граффити, которые выводил на стене вместе со своими друзьями-панками, Искендер выглянул из зарешеченного окна, наблюдая, как в тюремном дворе моросит дождь. Нет-нет, думать о старшем сыне и о том, где он сейчас, было слишком больно. Эдим был виноват перед ним, виноват перед всей семьей. Виноват в том, что сделал, и еще сильнее виноват в том, чего не сделал. С запоздалым раскаянием он думал о том, что всю свою жизнь боялся ответственности. Когда дело доходило до важных решений и поступков, он всегда отсутствовал, словно школьник, прогуливающий уроки.

Поймав на себе взгляд пакистанца, Эдим невесело улыбнулся. Лицо этого здоровенного парня светилось неподдельным добродушием, которого Эдим давно уже не встречал. Он чувствовал к пакистанцу симпатию и, повстречайся они при других обстоятельствах, непременно попросил бы его рассказать о своей жизни. Тот наверняка вытащил бы фотографии жены и детишек – такие, как он, никогда не расстаются с семейными фото.