Юрий Покальчук - Дорога через горы

Спим мало — холодно. Но сон необходим. Усталость пересиливает всех к вечеру — едва наступают сумерки, чаще становятся привалы. Люди не едят, потому устают скорее. Уже и забыли о смерти, идущей за нами по пятам.

Разожгли костер. Спим на сорванных ветках. Заморозок. Спим по двое — теплее, хоть с одной стороны защита. Збышек и Изабель. Нужно дойти. Оливье с сыном — французы. Антуан, восемнадцать лет, ранен в плечо. Воюет вместе с отцом Антуан с шестнадцати лет. Возвращаются домой. Нужно дойти. Сато Такааки, невысокий, круглолицый японец, учился во Франции, юрист, пошел в Интербригаду в первый год войны, проучился два года и воюет без малого три. Его знание дзю-до пригодилось нам еще в Мадриде. Молчаливый, сосредоточенный и четкий.

Мексиканцы. Оба мои ровесники. Два года в Испании. У обоих невесты, матери, я видел фото. Я знаю все о каждом. Мы уже давно породнились. Мы единое целое.

Назначаю часового. Антонио. Самый сильный среди нас. Могучий великан баск, был ранен, вылечился, попал в плен, сбежал. Семья, кажется, уже во Франции. Жена, пятилетний сын и мать. Где? Будет искать. Нужно дойти.

Санчес не ложится. Подходит. Нечего есть. Я пойду, Омбре, посмотрю. Где-то в здешних местах должна быть отара. А может, и нет. Но попробую найти... Откуда у него берутся силы? Все на себя, все для других. Семья замучена фашистами. Из самых бедных. Сын двенадцати лет, дочка четырнадцати, привез в Барселону учиться грамоте. Началась оборона, вернул их в родное селение. Пришли фашисты, расстреляли жену и детей, всех троих, год назад. Говорит мало. Действует. Гроза для врагов,

— Я пойду с тобой, viejo [1] Старик, старина ( исп. ) , — говорю ему. — Одному не стоит.

Не возражает.

— Bien, vamos [2] Хорошо, идем ( исп. ) .

— Я тоже, — говорит Пако. Но он уже клюет носом.

— Нет, hermano [3] Брат ( исп. ) , ты оборудуй нам место для спанья и побереги его. Я вернусь.

Я смотрю в лицо Пако и вижу страх, прогнавший сон. Единственный в его нынешней жизни страх, что я не вернусь. Что со мной что-нибудь случится. Я знаю цену этому страху, знаю его силу и подхожу к парню. Здесь нет фашистов, muchacho [4] Парень ( исп. ) , спи, я скоро вернусь. Он читает мой взгляд и убеждается — я спокоен, я говорю правду. Сон мгновенно одолевает его. Я буду ждать, Андрес, бормочет он, засыпая, я буду ждать, возвращайся.

Мы идем с Санчесом в гору, и я удивляюсь, что вообще способен ходить, а совсем не тому, что мы идем вверх ночью где-то в Пиренеях, через горный лес, где на каждом шагу может встретиться неприятная неожиданность — провал, обрыв, скала, осыпь. Бредем долго. Выходим наконец на поляну, светит луна, и едва заметная тропинка среди примерзшей травы ведет куда-то вперед.

— Я не ошибся, — радуется Санчес.

А я знаю, что он не ошибся, когда это он ошибался? Давно бы погиб, ошибаясь и делая то, что пришлось еще в мадридской группе.

Мы нашли отару. И пастух отдал нам почти все, чем располагал: сыр, хлеб, несколько луковиц.

— Ты так молод, парень, — сказал пастух, — а говоришь как старик, — он смотрел на меня. — Если бы не видел тебя, подумал бы, что у тебя вся голова седая.

Пастух был стар, и я не боялся его, не боялся, что он предаст, и знал, что Санчес тоже не боится.

— А тебя я знаю, — сказал старик Санчесу, — ты Диего Санчес, за твою голову дают пять тысяч. Ты так дорог для фашистов. Почему?

— Хочешь заработать, Аурелио? — спросил Санчес.

— Я слишком стар, чтобы дать тебе по роже, но ведь и ты знаешь меня, Диего. Только не знаешь, что когда расстреливали твою семью, то заодно и моего брата со всей родней.

— Знаю, — сказал Санчес — Я поначалу думал, ты не узнал меня. Не говори никому, что мы виделись. Пусть думают, будто я умер.

Молча смотрел он в горы, потом, словно проглотив что-то, произнес:

— Я вернусь, если выживу, чтобы отдать долги. Я им много должен, фашистам, обязан вернуть. Если буду жив.

Когда уходили, старик остановил нас.

— Тяжело, — сказал он. — Все тяжело. Возьмите овечку. Чтобы ты вернулся, Диего, чтобы мог вернуться!

Мы пришли в лагерь почти на рассвете. Сато щелкнул из-за дерева винтовочным затвором, потом, узнав, расплылся в широкой улыбке. Все спали, а он отсчитывал время — долго нас не было. Думал, случилась беда. Еду оставим на утро. Сейчас спать. Нас сразу не будите. Уже четыре. Выйдем в восемь.

Я представил, какие лица будут у них утром, и вдруг осознал: теперь-то мы наверняка доберемся до границы через два или три дня, и если не наткнемся на большой фашистский патруль, то война для нас на том и завершится.