Ричард Форд - Трудно быть хорошим

Другим явлением, положительным и объективным, стал крупный спор с главным поваром, у которого Джим требовал пирожки к завтраку. Звучит оно как безумие, ведь достоизвестно: на лесопромысле командует главный повар. Все тут о нем говорят: «человек с золотыми яйцами». Если кого-то, кто плохо воспитан и болтает за едой, он невзлюбит, то обратится к бригадиру и лесоруб зашагает вдаль по дороге. Тем не менее Джим подговорил остальных и затем затеял свой крупный спор, и никто вдаль не зашагал, и нам ежеутренне начали подавать на завтрак пирожки — двух или трех сортов, и их не ел никто, включая Джима.

Забавно, после победы Джима в пирожковой битве с поваром мне стало полегче в лесу. Друг с другом мы по-прежнему не разговаривали, однако пилить стали в одном ритме.

Далее, однажды в воскресенье объявилась на нашей стоянке некая дама, подъехала на лошади к бригадиру и его жене. Крупная женщина на крупной лошади, с собой прихватила ведерко. Чуть не все здешние ребята знали ее или о ней — это была жена хозяина одного из образцовых ранчо в этой долине. Я с ней был едва знаком, но родители мои с этой семьей поддерживали отношения, отец наезжал сюда в долину проповедовать конгрегации местных пресвитериан. В общем, я счел разумным объявиться и поговорить с нею, может, отцу моему поспособствую, но ошибся. Она не слезала с лошади, и я успел пообщаться минуту-другую, и тут появился не кто иной, как Джим, заявил, что он мой напарник и «братан»; и стал расспрашивать, зачем ей ведерко. Бригадир взял на себя исполнение и текст ролей каждого из нас. Сначала он говорил от ее лица про то, что она приехала по чернику, затем в роли бригадира сам от себя рассказал ей, что вот мы валим лес и хорошо его знаем, а после ответствовал себе от нашего имени, уверяя ее, что Джим с радостью покажет черничные места, уж положитесь на него. В бараке дружно шли на спор — неважно, кто против кого, — что Джим уделает ее за пару часов. Один из лесорубов сказал: «Он с дамами скор, как с бревнами». Под конец дня она прискакала назад. Остановиться и не подумала. Торопилась. Издали было заметно, что она бледна и что черники у нее с собою нет. Даже пустого ведерка нет. Черт ее знает, что она потом сказала мужу…

Поначалу мне было отчасти жаль ее, столь известную тут и столь рьяно обсуждаемую, но она скакала себе гордо и как ни в чем не бывало. Появлялась каждое воскресенье. Всегда приезжала с галлонным ведерком и всегда убывала без него. И продолжала свои посещения, когда уж и черника отошла. На кустиках не осталось ни ягодки, а являлась с новым вместительным ведерком.

Пирожковая битва с поваром и пустое ведерко под чернику — именно это требовалось мне, чтобы психологически выстоять до субботы перед Днем труда, [11] День труда отмечается в первый понедельник сентября. в которую, заранее условясь о том с Джимом и с бригадиром, должен был окончить работу, чтобы успеть подготовиться к занятиям. Особенных перемен ни в Джиме, ни во мне не произошло. Он оставался подобием Джека Демпси. Ничему не привелось ослабить это сочетание силы и скорости. Однако нечто случилось-таки, и почти все время мы просто пилили себе, дабы пилить бревна. Что касается меня, то в первый (и единственный) раз в жизни целый месяц круглыми сутками я не занимал свои мысли не чем иным, как лишь ненавистью к одному лишь человеку. Хотя под конец я стал подумывать и про что-то другое, а все же твердил себе: «Не расслабляйся, не забывай ненавидеть того, кто пытался тебя прикончить». Приблизительно в те самые дни я достаточно образумился, чтобы выработать теорию о том, что бить меня он не будет. Пожалуй, мне удалось постичь, что он верховодил на правах сильнейшего в драке, ни с кем здесь в драку не вступая. Нас, бродяг, он запугивал тем, что затыкал за пояс, когда дело касалось работы и женщин, и мы соответственно полагали, что так оно будет и в стычке. К счастью, видимо, я всегда имел в виду теорию как теорию и продолжал держать себя так, словно он и есть лучший здешний боец; наверное, так оно и было, но, знаете ли, до сих пор меня гложет мысль, что было иначе.

Вечером с работы мы, однако ж, возвращались по отдельности. По-прежнему он уходил первый, натянув свою фирменную ковбойку на нижнее белье и сунув под мышку обеденный судок. Как и все лесорубы, мы с ним поутру скидывали рубахи и весь день трудились в исподних фуфайках, лето напролет продолжали носить шерстяное белье, объясняя это тем, что, когда потеешь, хлопок пристает к телу, а шерсть впитывает пот. По убытии Джима я садился на бревно и ждал, пока белье просохнет. Мне требовалось по-прежнему время, чтобы прийти в себя и взяться за свою рубаху, захватить судок и двинуться на стоянку, но теперь я знал, что выстою до объявленного мною срока, и подступала чистейшая радость.