Дина Рубина - Синдикат

— Вам здесь пройти нужно? Ну, идите, пока еще можно… Он посторонился, и я ступила на щербатую мостовую прошлого века, выпирающую горбом в середине улицы и покатую к тротуарам… Поодаль стояла извозчичья пролетка, на облучке которой сидел и пощелкивал кнутом дядька в картузе… Я оцепенела, замедлила шаг, но остановиться не могла, ибо мимо обветшалых домов с великолепными фасадами в стиле модерн меня тащило, влекло, манило в сумерках мерцание длинных белых платьев на дамах, гуляющих по мостовой, и белых костюмов на двух господах… А на тротуаре стояли три гимназистки в коричневых платьях с оборочками, и над ними возвышалась дородная дама в точно такой шляпке с вуалью, которую я примеряла четверть часа назад в лавке старья… Прямо на меня шла торговка в белом фартуке с корзиной бубликов на голове, ее окликнул пожилой, в бакенбардах, господин с тростью… Пробежал мальчик в картузе, с пачкой газет «Въдомости» в руках, два религиозных еврея в традиционных одеждах шли с толстыми книгами под мышкой, углубленные в какую-то важную беседу…

Я шла мимо дома сэра Исайи Берлина с двумя лежащими сфинксами с лицами пожилых евреек, шла среди прекрасных призраков прошлого, мечтая, чтобы эта мистическая улица длилась и длилась в сумерках, шла и думала: — уничтоженный мир европейского еврейства, — вот, поистине, часть колен израилевых, потерянных невозвратимо в середине прошлого века…

— Внимание! — грохнул над моей головой жестяной голос. — Посторонних просим покинуть съемочную площадку!.. Всем приготовиться к дублю!..»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Позвонила Марина и сказала безмятежно:

— Представляешь, в окно нашей кухни стреляли… Ну, не ахай. Не ахай! Ну, какая милиция, что ты! Это только ты преследуешь несчастных шизофреников… Так, какой-нибудь алкоголик шмальнул на спор из дома напротив. Или, может, привиделось ему чего… А Пушкин-то у нас как раз на кухне сидит, в кресле у окна. Серега говорит: уберите поэта, пока его не настигла пуля Дантеса…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы договорились встретиться в нашем любимом армянском ресторане «Старый фаэтон». Обычно мы спускались в винный бар, который помещался в огромном, пыточного вида, сводчатом подвале. Армяне его почистили, украсили несколькими старыми колесами от бричек, поставили крепкие дубовые столы и стулья. Две мощные колонны подпирали высокие беленые своды.

Мы уговорились встретиться в четыре. Я пришла, разумеется, за полчаса до встречи, Марина, как обычно, должна была опоздать, неизвестно — на сколько.

— Я жду подругу, — сказала я молодому человеку в вышитой зеленой жилетке, — вы ее сразу узнаете. Войдет блондинка с лучезарной улыбкой и таким видом, точно любит вас всех, как родственников, но абсолютно не понимает — кто вы и зачем тут оказались. Сведите ее вниз, пожалуйста…

Я села за стол, укромно стоящий за колонной, заказала зеленый чай и закуску, которую брала тут всегда: она называлась «имнбалды», и вкусом полностью оправдывала свое название. И стала ждать Марину. Мы не виделись несколько недель, совершенно безумных недель моей жизни.

Наконец я услышала, как спускаются по лестнице вниз.

Из-за колонны показалась голова молодого армянина с выдающимся носом и зовущим взором пляжного ловца приключений. Он был в черном цилиндре. Помахав большой мягкой ладонью, Марининым голосом проговорил:

— Налей и мне, любезный Дельвиг…

— О, Господи! — сказала я. — Так вот он каков!..

Солнце русской поэзии, Александр Сергеевич Пушкин, был обут в мягкие ботиночки, элегантный сюртучок, черные брючки и приталенную белую рубашку с большим отложным воротником. Кроме того, на шее у него был повязан голубой платок, очень идущий смуглому оливковому лицу, сшитому из моих летних брюк.

— Возьми, подержи его! — сказала Марина.

Я взяла Пушкина на колени.

Он был совершенно живой, подвижный, теплый. Сидел на коленях у меня, как капризный ребенок, обнимая шею большими руками. Каждый палец, каждая фаланга, ногти — все было сработано самым тщательным и любовным образом. Это был очередной Маринин шедевр, венец творчества.

Мы усадили его на посудную тумбочку, рядом с нами. Он чуть улыбался широким ртом, был благожелателен, сердечно весел…

…Вообще, Марина не любила выносить свои чада в широкий мир. Вернее, разлюбила после той истории, когда был трагически потерян Никодим — небольшой, доверчиво обнаженный человек, сшитый ею с такой великой любовью, словно она вынашивала его девять месяцев, а потом в муках рожала. Никодим был светлой личностью, с прекрасным плоским лицом, с юной, едва поросшей нежными волосами грудью, с подробно вышитыми гениталиями, на кончике которых — изыск! — сверкала красная бисеринка… Вот Никодима-то Марина часто брала в свои странствования, он был уже бывалым путешественником и вообще, личностью знаменитой, действующим лицом многих концептуальных выставок Леонида Тишкова, персоналией международных каталогов…