Дина Рубина - Синдикат

После обеда я отговорилась головной болью и, выскользнув из гостиницы, пошла гулять по Риге… наслаждаясь одиночеством и свободой…

На площади перед Домским собором, на помосте под огромным навесом шла репетиция оркестра с хором и органом, которым дирижер управлял через переговорное устройство на поясе…

Я сидела за столиком одного из кафе напротив и наблюдала, как дирижер приплясывает перед оркестром. Со своей палочкой он казался ткачом, ткущим какое-то гигантское одеяние для голого короля: привставал на цыпочки, заносил руку и втыкал палочку в воздух, как казалось — в совершенно определенную точку, которую прекрасно видел. Да так оно и было. Эта точка была: 5-й такт от буквы С у вторых сопрано. Он привставал, втыкал иглу дирижерской палочки, и за нею тянулась длинная радужная нить голосов…

Потом я добрела до знаменитого рижского рынка в огромных ангарах, где раньше держали дирижабли, и с час бродила под высоченными, как небо, пузатыми стеклянными сводами, ощущая себя Ионой в чреве гигантского прозрачного кита, любуясь роскошью морских рядов, кипящих рыбьим серебром, и коралловой пупырчатой губкой щупалец, перламутром форели и розовой мякотью семги…

К вечеру я устала, но все-таки положила себе побывать на улице Алберт — в местном путеводителе было написано, что чуть ли не все дома в «югендштиле» спроектировал и построил на ней отец режиссера Эйзенштейна.

Я шла на улицу Алберт и по пути рассматривала витрины, — одно из скрываемых мною, любимых времяпровождений, — и почти сразу наткнулась на узкое высокое окно антикварной лавки. И, конечно, сразу вошла…

Я время чувствую через предметы, просто вижу несметное количество пальцев, прикасавшихся к какой-нибудь десертной ложке или настольной лампе. Никогда не ухожу из такого магазина, не купив, как говорит мой муж, «еще какой-нибудь ненужной дряни»… Возможно, в этом выражается моя, — дочери и внучки эвакуированных в Ташкент нищих, — тоска по родословной, по настоящему отцовскому дому, по семейным вещам, с которыми связана жизнь многих поколений родни…

Словом, я вошла и прилипла к прилавку и к полкам, долго топталась, просила дать подержать мне то одно, то другое, прислушивалась к тоненькой ниточке тепла, которая тянется из такой вещицы, и, наконец, купила две из них: десертную ложку в форме распустившегося лепестка и странную вилочку, замкнутую на концах, как решетка, — вероятно, ей предназначалось доставать какие-нибудь шпроты из банки… Прежде чем уплатить в кассу, я, сняв очки и приблизив глаза к предмету, пристально изучила все царапины, даты, клеймо. Тридцать третий год прошлого века… Догадываюсь — откуда попадают подобные вещи в подобные магазины. Фамильное добро не выносят обычно из дома… Вот только если оно достается из ограбленной квартиры соседей, угнанных в гетто, или расстрелянных в том лесу, где сегодня так упорно молчал Эфраим… Только когда они валяются по дому, слишком напоминая, — или уже ничего не напоминая — второму и третьему поколению…

Я уплатила, огляделась вокруг…

— Покажите вон ту шляпку, пожалуйста…

Девушка подала мне с полки маленькую черную — раковиной — шляпку с лоскутом вуали.

— Нет, мне такие не идут, — сказала я, — мне идут широкополые…

— А мне кажется, пойдет, — сказала она. — Почти такую же недавно купила одна известная дизайнер, просто для прикола… Вы примерьте, вот тут резинка…

Я надела шляпу — кажется, их называли «таблеткой», и сквозь вуаль взглянула на себя в зеркало. На противоположной стене за мной висела черная эсэсовская форма. Вероятно, их тоже кто-нибудь покупал для прикола…

И тут со мной это стряслось. Мгновенно и ясно и как-то рельефно я УВИДЕЛА в зеркале, как шляпку сбивает прикладом солдат с головы старой дамы в колонне, которую гонят улицей Адольфа Гитлера в рижское гетто… Я разглядела ворсинки на ее сером пальто с покатыми плечами и длинным регланом и успела увидеть, как далеко откатилась шляпа, и как наступил на вуалетку сапог…

Я вскрикнула, сорвала ее с головы и дрожащей рукой положила на прилавок…

— Н-нет… — сказала я, стараясь не глядеть на продавщицу. — Нет, мне не идет такой фасон… Даже для прикола…

Вышла из этой страшной лавки, пропитанной густым и прожженным прошлым, как курилка — сигаретным дымом, и — не слышала я сегодня предостережений! — после всего этого все же повлеклась на улицу Алберт, в надежде отвлечься…

И отвлеклась.

Завернув за угол и прочитав название улицы, убедившись, что дошла, я натолкнулась на бородатого человека с жестяным рупором, который, смерив меня взглядом, спросил деловито: