Дина Рубина - Синдикат

Обращение номер №7.102:

Деловой мужской голос:

— …Ну, это… можно, значит, разработать специальный курс корабля, но это вам будет стоить дополнительных вложений. Можно так: через Волго-Донской канал в Азовское море, через Керченский — в Черное, потом через Босфор, а там — Мраморное, Эгейское… ну и Средиземное… Только не знаю — зачем так крутить, когда есть нахоженные… Что?! А кто это? Я разве не в «Глобал-Цивилизейшн» попал? Не к Ной Рувимычу? А-а-а… Извините, ошибка… (Отбой. )

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В один из вечеров позвонила Марина, сказала:

— …Он почти готов. Осталось только пришить голову к туловищу. Сейчас сидит в кресле, а голова — на коленях. Сюртук уже сшит, ноги в гетрах продеты в элегантные ботиночки… Во всяком случае, когда его тело лежит на столе, Серега не может есть. Мы вот только думаем о концепции выставки… Кто он? Кто?

— Что значит — кто? Он — Пушкин.

— Вот видишь, ты тоже банальна, как и все. Да, он Пушкин, но — зачем?! Каков смысл его появления в мире?

— Знаешь, — сказала я устало, — безумия мне хватает и в Синдикате…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Microsoft Word, рабочий стол,

папка rossia, файл sindikat

«…в последнее время я, как царь Соломон, события переживаю с провожающим мудрым взглядом — „гам зе яавор…“ — „и это пройдет“…

Вот уже прошла Ханука, слава Богу, без особых скандалов, к которым я теперь на всякий случай готова всегда. Наоборот, — исполнение оратории Генделя в знаменитом зале знаменитым оркестром придало событию высокий смысл и проникновенную торжественность…

Без официоза все равно не обошлось, но все же я максимально постаралась смягчить его до домашнего уровня.

Мы заранее договорились с нашим Главным раввином Манфредом Григорьевичем Колотушкиным, что он зажжет восьмую свечу. Бросились искать многострадальный этот святильник — наследную ханукию Синдиката, которая верой и правдой служила на всех ханукальных праздниках, вечеринках, представлениях и сборищах. Ее нигде не было… Наконец Яша вспомнил, что в последний раз ханукию отвозили в ночной клуб «Голубая мантия», где проходил вечер душевного единения с Израилем и где неизвестно что, — вернее, хорошо известно, — что происходило под трепетным светом ее тусклых электрических лампочек…

За ханукией в «Голубую мантию» я послала Костяна, который вернулся с вытаращенными глазами, — примерный муж и преданный отец, он даже вообразить не мог, что подобные заведения процветают в столице его Родины…

Так что наш Главный раввин торжественно прочел благословение и зажег на сцене восьмую свечу, то есть опасливо крутанул лампочку, которая зажглась не сразу, а с помощью красавицы-ведущей в строгом концертном платье.

Да и Клава, зубривший те несколько фраз, которые я написала ему — замбура ! — на сцене вдруг сложил листок вчетверо, сунул в карман и сказал:

— Вот, я помню всех убитый товарищ мой… Их много… они не думал о высокий слов, когда защищал свой земля. Они просто умирал, не родив сына-дочь… Это всегда со мной — их хорошие лица… У нас служил Габи, мой друг, он взорваться на Синай… Пусть этот концерт, этого, тоже еврей, значит Маккавей, — Гендель, — я делать ему память. Габи, я помнить тебя до мой собственный смерть!

За кулисы он вернулся взволнованный, с багровой лысиной.

«Ну, как?» — тревожно спросил меня, я показала большой палец, и мы молча обнялись…

Великая все-таки штука — ритуалы, особенно ритуалы в искусстве, тем паче — в таком искусстве, как музыка… Как организуют они, выстраивают, углубляют пространство души, вытягивают в ней своды, в которых эхом отзываются звуки старинных мелосов…

С удовольствием вспоминаю сейчас, как на пустой сцене отдыхали на боку — словно прилегли на стулья — три контрабаса.

Как выкатили рояль, как встали музыканты, как стремительно вышел дирижер, пожал руку первой скрипке…

Затем с обеих сторон из-за кулис цепочкой на сцену потянулся хор, поднимаясь по одному на подставки: белые клинки рубашек на груди с эфесами бабочек, и — в руках певцов — огромные вишневые бабочки раскрытых партий.

И герб СССР над органом.

Спустя часа два после начала концерта я поднялась со своего кресла и тихонько направилась в туалет, боковым зрением отметив, что из тоскующих рядов Фиры Будкиной отделился человек и тоже поспешил к выходу. Выскользнув из зала, я с ним столкнулась: это был Самуил-рифмач. Он стоял передо мною с развернутым на груди листом бумаги, на котором было написано: