Сид Чаплин - День сардины

Но все это так, между прочим. Я просто рассказывал вам про свою работу. Так вот, когда мне нечего было делать в канаве, я управлял бульдозером, это проще простого, или становился на место маркировщика, а он отдыхал. Или же садился на экскаватор и выбирал грунт. Экскаваторщиком был Джо Джонсон. Бывший боксер, пьяница, вредный тип. Он ни за что не позволял мне управлять экскаватором, боялся место потерять и не любил даже, когда я смотрел на него. Но я все равно научился. Были у меня, конечно, еще мелкие обязанности — кипятить чай, подметать в сарае, ездить по поручению дяди Джорджа или Спроггета.

Но чаще всего я работал со стариком Джорджем у бетономешалки. Специальными легкими лопатами мы засыпали в бункер песок и щебень, а оттуда отправляли их в дробилку. Дозу мы определяли по указателю, и смесь попадала в ковш, который опрокидывался в барабан бетономешалки. Поворот рычага, и барабан по канатам скользил к формам, знай только не зевай.

Когда мы зашивались, нам давали в помощь третьего, но обычно мы управлялись вдвоем. Работали не спеша и могли разговаривать. Главное было расшевелить Джорджа, заставить его говорить. Сначала мне это давалось с трудом. Бывало, полдня потратишь, а так и не заведешь его, слова и то из него не вытянешь. По-моему, он уже пережил свои воспоминания. Окликнешь его иной раз, а он медленно так повернется, и глаза у него как стеклянные. Но потом я узнал, какие кнопки надо нажимать.

Один раз его расшевелили конники. Это было в субботу утром: мимо проезжали ученики школы верховой езды. Мы вылезли посмотреть, как они гарцуют на своих резвых лошадках — красивые девушки в бархатных шапочках и юноши в кожаных крагах, гордо поглядывающие вокруг.

— Вот это класс! — сказал я.

— Никакой это не класс, — возразил он. — Это только тебе так кажется. А для других они все равно что вши. Для власть имущих, например, они — ничтожества, или, говоря короче, ничто. Нет никаких классов. Есть только касты. Каждый принадлежит к какой-нибудь касте, и одни простаки, вроде тебя, этого не понимают.

— Все знают, что есть разные классы.

— Все знают! — фыркнул он. — Да, конечно. Но только все это одно воображение. Ты и твои приятели можете собраться и составить касту, чин по чину, запомни это. Шайка стиляг, или как их там теперь называют, ничем не отличается от господ, которые на всех плюют и все теплые местечки прибрали к рукам. Надо только иметь немного воображения.

— Скажите, Джордж, а когда вы это поняли? — спросил я.

— Наверное, в окопах. Но на словах толком не мог бы объяснить. А знаешь почему? Там были жизнь и смерть, больше ничего, от этого воображение слабеет. Не все ли равно, кто провел тебя через «ничью землю», лишь бы назад вернуться в целости. Там не было ни классов, ни каст. Среди офицеров из господ были такие жалкие дурачки, что мы молили бога поскорей послать им пулю, покуда они нас всех не угробили. Кто остался жив, тот и выше других, класс не спасал от снаряда или от пули, так что это одно воображение.

— Но все в это верят, — сказал я.

— Неважно. Господа должны в это верить, из-за этого они и погубили столько хороших людей. Ради своей касты они должны нас морочить, иначе все полетит к чертям. А если они при этом морочат и себя, тут никакой разницы нету. Понимаешь?

Я ничего не понял и переменил разговор.

— А вот вы на той неделе сказали, что были мертвый, как это понимать?

— Ах, ты про это…

— Объясните, Джордж!

— Очень просто. Вместе с высотой 60 взорвали и меня. Во мне не осталось ничего стоящего, и вот тебе доказательство — я здесь. По всей справедливости я должен бы уже десять раз быть трупом. Но от меня ничего не осталось — нечего было убивать. Вот моя фамилия Бзэк — что в ней такого? — спросил он вдруг.

— Смешная фамилия.

— Смешная?

— Ну, странная.

— А у кого не странная? Взять хоть тебя: Артур Хэггерстон. Подумай сам. — Я подумал. — Разве это не так же смешно, как Бзэк?

— Еще смешней.

— То-то и оно. Всякая фамилия смешная, ежели поразмыслить. Фамилии давным-давно устарели. Они не подходят к брюкам, подтяжкам и телевизорам. Так какого же дьявола смеяться?

Я сказал, что не знаю.

— Правильно, не знаешь. Но одна фамилия как фамилия, а над другой ты смеешься — вот, скажем, над Бзэком.

— Я никогда не смеялся, Джордж, честное слово.

— Ну, не ты, так другие.

— Кто же?

— Многие. Знаешь ли ты, что люди, бывало, меняли фамилию, потому что их засмеивали совсем, проходу не давали.

— У нас этого никто не делал.