Сид Чаплин - День сардины

— Но как же они поженятся, если она много старше…

— Брось. Он на ней не женится, побалуется, и баста.

— А если ему придется жениться?

— Слушай, малыш, ты в этих делах ни бельмеса не смыслишь. Не придется. Она и не собирается за него замуж. Погуляли — и вся любовь, понял?

— Я уже раз видел его тут неподалеку.

— Да ну? А он знает про это?

— Ага. Сам ко мне подошел.

— А про нее не заговаривал?

— Сказал вроде, что она его копилка. А еще сказал, что если я когда-нибудь спущусь туда и попрошу у нее напиться, сам все узнаю.

— Выходит, она ему деньги платит, — сказал Носарь.

— Так он говорил. Рехнуться можно, но я своими ушами слышал.

— Некоторые бабы помешаны… на мужиках.

— Значит, по-твоему, она ему за то платит, что мы сейчас видели?

— Конечно, они такие, эти бабы.

— В первый раз слышу.

— Говорю тебе, ему жутко фартит.

— Ну и пускай фартит. А я бы не стал с ней путаться, хоть озолоти, — сказал я.

— Интересно, как это у них началось, — сказал Носарь. — Как дошло до главного…

Я мог бы ему сказать, но прикусил язык.

И все же сам я с тех пор часто думал о том, как это у них началось. Только малый вроде Краба на такое способен; он отчаянный и никогда не теряется. Может, принес, как мы, утиль, только он был один, а она улыбнулась и пригласила его войти. Эта ее улыбка крепко засела у меня в памяти. Или, может, он встретился с ней на улице как-нибудь в субботу, когда старухи толпами шляются по магазинам, и они столкнулись нос к носу. А может, он просто бродил по оврагу в жару и попросил напиться. Наверно, так оно и было, потому что он и мне советовал так сделать. Ведь не выдумал же он это. Пока он пил, она стояла в дверях и улыбалась ему своей странной улыбкой.

Он допил воду, поглядел на нее и разозлился, потому что никто из Кэрронов не любит, чтоб над ним смеялись, и сказал: «Чего это вы, миссис, смеетесь? Скажите мне, я тоже посмеюсь».

А она ему: «Я вдова. Вы напомнили мне моего мужа, который умер в японском концлагере. Вам теперь почти столько же, сколько было, ему, когда он воевать отправился, — и вы такой же желторотый».

«Ошибаетесь».

А потом он отдал ей стакан и ушел, разозленный, но заволновался и обрадовался, когда она крикнула:

«Эй, постойте! У меня к вам просьба».

«Что такое?» — спросил он.

«У нас кронштейн для занавески погнулся, может, исправите?»

Сердце у него сильно забилось, и он сказал: «Право, не знаю…» А она ему на это: «Ну ладно, малец. Беги отсюда. Я тебя не обижу». Тогда он вошел, залез на стремянку и в один миг все исправил, хотя руки его не слушались, а потом посмотрел вниз и увидел, что она глядит на него со своей странной улыбкой. И он понял, что все это только предлог. Тогда он стал спускаться, лестница, наверно, шаталась, и она подала ему руку. Рука всегда живет какой-то своей жизнью, а женская рука — это живое чудо. Он шарил в воздухе, пока не нашел ее руку. Она сказала «Ну?» одним дыханием и попыталась отнять руку, но он не отпускал, и тогда она прижала руку к своему бедру. Тут только он ее отпустил. Она обняла его за шею, и он увидел ее красивый пухлый локоть. Глаза у нее были закрыты; голова откинута, вся ее мягкость теперь сосредоточилась в руках…

Все это я, конечно, выдумал, представляя себя на месте Краба.

Одно я не выдумал: она всегда потом совала ему деньги. И смеялась над ним, говорила, что ей все равно, с кем быть, просто он кстати подвернулся и ей наплевать, придет он еще или нет. Но он всегда приходил. Все оставалось по-прежнему, только он сказал ей, что не хочет брать денег. Но она настаивала, грозила в другой раз его не пустить. Он брал деньги и старался забыть их на столе. Но ему это ни разу не удалось; она ему всегда напоминала, засовывала их в карман. Эти деньги имели для нее большое значение. По-моему, она этим хотела себе и ему доказать, что он для нее пустое место.

Вот почему она стояла на дворе и смеялась в тот день, когда мы с Крабом лежали в овраге. Но я и теперь не знаю, как это началось. Все эти мои фантазии — бред собачий. Может, так началось бы, окажись там я, а не Краб. Вряд ли был какой-то предлог или разговор. Просто это случилось, и все. А чтобы Краб не задирал нос, она с улыбкой, без единого слова дала ему денег. Представляю себе, как Краб поднимался на холм и все оглядывался, а она стояла на дворе и смеялась. Только когда это поймешь, можно понять, что чувствовал Краб. Он увязал все глубже и глубже, а она была свободна благодаря этим деньгам.

Это был ужас — я не о том говорю, что он потом сделал. Я о том, каково ему было, когда она давала ему деньги и смеялась. Не скрою, это меня поразило; было время, когда я завидовал Крабу, потому что у всякого бывают минуты, когда чего-нибудь очень хочется и ни о чем другом думать не можешь, а добьешься своего и чувствуешь, что хочется большего.