Сид Чаплин - День сардины

Вечер был славный: едва начало смеркаться, небо над городом было красное — самое приятное время. Я лег навзничь, закинул руки за голову и стал считать зерна в колоске какой-то травинки, удивляясь, как плотно они сидят одно к другому.

— Придумал! — сказал Носарь.

— Уже поздно, а на полдоллара не разгуляешься.

— Можно купить десяток сигарет и выпить чашку чаю, — сказал он. — Но я про другое.

— Выкладывай.

— Ты ее хорошо рассмотрел?

— Более или менее — а что?

— На ней ничего не было, кроме халата.

— Ну и что с того?

— Пойдем поглядим.

— Да ты спятил! Собака нас живьем сожрет. И кроме того, за это могут в тюрьму упечь.

— Собака не тронет, — сказал он. — На этот счет будь спокоен. Давай поглядим.

— Гляди сам. А мне неохота.

— На спор, она совсем голая ходит, — сказал он. — Ты видел когда-нибудь голую женщину?

Он наклонился ко мне, кусая травинку. Я не знал, что сказать. Все равно он мне не поверил бы. Помолчав, я только головой покачал.

— А ты, Носарь?

Он кивнул. Я решил, что он врет. В то время я считал себя единственным.

— Есть на что посмотреть, — сказал он. — Глаза проглядишь. Ну как?

Собака встретила нас, виляя хвостом, и мы ее погладили. Сердце у меня стучало, как мотор. Я бы все на свете отдал, чтоб эта собака залаяла, но она только лизнула меня. Мы подошли к дому. Носарь шел впереди. Собака увязалась за нами, бешено виляя хвостом, — напрашивалась, чтоб ее еще погладили.

Занавеска была задернута неплотно, и мы заглянули в щель. На столе горела старая керосиновая лампа, отбрасывая круг света на потолок. Милдред обернулась с улыбкой, и я подскочил, как ужаленный — мне показалось, что это она нам улыбается. Я чуть было не дал деру, но тут сообразил, что в комнате есть еще кто-то. Халат на ней распахнулся. Не стану уверять, будто я ничего такого в жизни не видел. Но это было совсем другое. Врал Носарь или нет, но в одном он был прав: я чуть глаза не проглядел. Она сняла с руки браслет и положила на каминную полку. Потом сбросила халат. Он упал к ее ногам. Она опять улыбнулась. А потом я увидел мужчину. Он обнял ее. Меня как громом ударило, и я подумал: как нелепо, что они так близко в этот миг! Я имею в виду — два брата. Потому что там был Краб Кэррон.

Может, вы подумаете, что я псих, но это меня доконало. До тех пор все было, как в кино: глядишь на каких-то чужих людей. Но при виде Краба я почувствовал себя виноватым, и не просто потому, что он одной рукой мог меня прихлопнуть. Меня всего трясло, мне было тошно и хотелось убежать, как старику Джорджу, когда началась заваруха на высоте 60, все равно куда, только бы подальше. Я дернул Носаря за рукав, хотел его увести. Верите ли, он только головой тряхнул. И зубы оскалил, как обезьяна. От этого мне стало еще тошнее.

Но все же я не хотел уходить без него.

Наконец она решила дело за нас. Подошла к столу и погасила лампу. В тот миг, когда лампа гасла, я увидел ее голову и плечи со всеми бело-розовыми округлостями. И когда свет погас, все это еще стояло у меня перед глазами, а потом она плотно задернула занавеску. Я до того обалдел, что опомнился, только когда занавеска колыхнулась; уже у ворот, обернувшись, я увидел, что Носарь гладит собаку. Может, он тоже чувствовал себя виноватым. Во всяком случае, он не дразнил меня, хоть я и струсил. Мы повернули совсем не в ту сторону, куда ходили обычно, перешли через наплавной мост, поднялись по Венецианской лестнице, и только возле закусочной «Трехголовая овца» Носарь, наконец, заговорил.

— Постой, — сказал он. — Выпьем пивка.

Когда он вышел, застегнутый пиджак его оттопырился, и я понял, что ему удалось достать бутылку, хотя несовершеннолетним пива не продают, — наверно, сказал, что мать послала. Я обрадовался. На лестнице, где кормят голубей, мы присели у реки, темной, неторопливой, маслянистой, по которой лишь изредка проплывал лоцманский катер, медленно, еле-еле, как будто увязая в смоле, — кстати, это впечатление было недалеко от истины — и стали по очереди пить из бутылки. Я был словно выпотрошенный, в горле у меня пересохло, но от пива мне полегчало. Немного погодя Носарь потер свой могучий нос и сказал:

— Ну и ну, наш-то каков!

— Я обалдел, когда его увидел.

— Гляди не трепись, — сказал он, и это прозвучало как приказ.

— За дурака меня считаешь?

— Нет, я это так, на всякий случай.

— Она гораздо старше его.

— Какая разница? У нее есть все, что нужно, сам видел, если не слепой. Фартит, как всегда, нашему малому.