Зоэ Бек - Голос крови

Она поморгала, пока в глазах не прояснилось. Сверху на воде плавали розовые лепестки, по краям ванны горели столовые свечи. На кухне мурлыкало радио – романтическая поп-музыка. «Не моя станция, а ванна – моя». Она ощутила, как по мокрым рукам течет что-то теплое – теплее, чем вода в ванне. Запястья зудели. Она хотела почесать, но увидела, что из ее предплечий вытекает кровь. Не почувствовав ни боли, ни приступа паники, она подумала: «О’кей, похоже, я была в отключке, но, пожалуй, неплохо бы вызвать „скорую“». Тут в мозгах что-то щелкнуло, и ее сразу вырвало, она еле успела перегнуться через край ванны.

Потому что она вообще не переносила вида крови. А уж своей и тем более.

До телефона она кое-как дотащилась, хотя дважды падала по дороге, закапав кровью весь пол от ванной до прихожей и кухни, а там ее наконец осенило, что надо бы перевязать запястья. Фиона подобрала с пола два посудных полотенца, которые валялись уже не первый день, наброшенные на лужу, оставшуюся от пролитой литровой бутылки колы. Повязка, похоже, ничего не дала, потому что у нее не хватило сил затянуть узел потуже. Сидя на полу, Фиона набрала номер службы спасения. Хотя она так и не сумела толком объяснить любезной даме на другом конце провода, что у нее случилось, потому что еле ворочала языком, а тут еще и отвлеклась, почувствовав во рту какой-то странный вкус, но, к счастью, все же сумела назвать свою фамилию и адрес. А может быть, она и ничего не сказала, а в службе спасения уже без нее выяснили, откуда был звонок.

В ожидании «скорой помощи» Фиона стала искать в приемнике другую радиостанцию. Потом глаза у нее сомкнулись, и, чтобы не заснуть, она начала подпевать песне, которую передавали по радио.

«Falling about… You took a left off Last Laugh Lane…» [2]

Не прошло и десяти минут, как распахнулась выбитая кем-то входная дверь и какие-то люди ворвались к ней в кухню. И тут она решила, что теперь не грех и поспать.

Ему сообщили об этом в студии звукозаписи только после того, как он благополучно отыграл каденцию третьей части. Возможно, так вышло по случайному совпадению и известие подоспело точно в этот момент. Как бы там ни было, он был рад, что не услышал его раньше. Очень уж долго он работал над этой каденцией, чтобы она прозвучала не так, как у Вильгельма Кемпфа, и в то же время не слишком напоминала Бренделя. И уж тем более Бухбиндера [3] . Ох уж этот Бухбиндер! Куда бы ни приехал Фредерик, Бухбиндер везде успевал побывать до него! А между тем он всего на несколько лет старше Фредерика. И уже обскакал его, выпустив полное собрание записей Гайдна. Этот Бухбиндер… В сущности, он играет так банально, что прямо тошно слушать. Но билеты на его концерты идут нарасхват.

Фредерик спрашивал себя, не лучше ли отойти от классиков. Или от больших концертных залов, спрятаться в тень, самому сочинять музыку. Может быть, камерную… На какое-то время перестать быть в центре внимания…

Как обычно, он отбросил эти мысли. Ведь он же хотел быть в центре внимания. Не мог без этого. Он и впредь будет собирать полные залы. Добьется, чтобы его записи расходились большими тиражами. Он хотел, чтобы его беспрерывно исполняли на радио. Но его изводила неразрешимая задача: как раз и навсегда утвердиться в одном ряду с лучшими исполнителями? Может быть, эксцентричностью? Как Глен Гульд, одержимый перфекционист, который садился за рояль разутый, во время записи подпевал себе и публично высказывал пренебрежительное суждение о позднем Моцарте? Моцарт и Бетховен. Для Бухбиндера в самый раз, так ведь? Для Бухбиндера, да и для Фредерика тоже. Притом Фредерик не притрагивался к Моцарту. Все любят Моцарта, и Моцарт ему давался легче всего. Но профессор, у которого учился Фредерик, тот, на кого он всегда равнялся, когда-то сказал: «Моцарт – это для детей и для начинающих. Мы Моцарта не будем играть». Однажды сказанное, это засело в нем навеки. Фредерик всегда мечтал обладать хотя бы частицей гениальности наставника, который, мельком заглянув в ноты, блистательно играл Рахманинова и Равеля. И тут та же самая эксцентричность. Профессор держался только на кофе и сигаретах. Поговаривали, что он перестал выступать из-за проблем с алкоголем. Рассказывали, что на последнем концерте в начале шестидесятых он с громким криком оборвал выступление – не вынес шуршания, которое раздалось, когда в зале кто-то снял с себя пиджак. Эксцентричность! Фредерик мечтал о ней. Он продолжал играть популярных композиторов, исполнял их чисто, демонстрируя совершенную технику – в точности так, как публика хотела их слышать. В сущности, он недалеко ушел от Бухбиндера. Вся разница была в том, что, где бы ни появлялся Фредерик, Бухбиндер уже успел побывать. Потому-то Фредерик без конца отрабатывал каденции Гайдна, трудясь над ними так, словно от этого зависело счастье всей планеты.