Катя Миллэй - Океан безмолвия

На выходные я еду домой. Мама ждала меня еще месяц назад. Меня удивляет, почему она до сих пор не заявилась к нам сама. Не в правилах Шарлотты Уорд дожидаться чего-то, что ей хочется.

Из вещей собирать мне особо нечего. Почти вся моя старая одежда осталась в родительском доме. Кроме родных и психотерапевта, встречаться я ни с кем не буду, поэтому свои наряды, больше подходящие для прогулки по Голливудскому бульвару, я оставляю у Марго, и это значит, что мои ноги не будут стонать как минимум пару дней. В пятницу занятия в школе мне придется пропустить: в Брайтоне нужно быть пораньше, чтобы успеть на прием к психотерапевту, к которому записала меня мама. Я подумывала о том, чтобы сообщить Джошу о своем отъезде, но в результате так ничего ему и не сказала. На это нашлось множество причин, но остановило меня прежде всего то, что я, на мой взгляд, не обязана перед ним отчитываться. В воскресенье я наверняка могла бы вернуться к шести, чтобы попасть на ужин к Лейтонам, но, пожалуй, будет лучше, если я пропущу его на этой неделе.

Переступая порог отчего дома — построенный в викторианском стиле, он смотрится по меньшей мере несуразно, — где я выросла, я чувствую себя в родной стихии. Это ощущение длится лишь одно мгновение. Оно ненастоящее. Непроизвольная реакция, как коленный рефлекс, отголосок того чувства, что некогда возникало у меня. Всего лишь мгновение мне хочется приехать домой, и чтобы все там было, как раньше. А может быть, я просто придумала те безмятежные дни, существующие лишь в моем воображении; в реальности их никогда не было.

Мама сидит в столовой за обеденным столом, который мы накрываем только по праздникам. На нем разложены пробные снимки. Моя мама — фотограф. И вот что любопытно: она умопомрачительно красива, но на фотографиях вы ее не увидите, ведь снимает обычно она. Мама — «свободный художник», но без работы не сидит, потому что она настоящий мастер своего дела и, соответственно, вправе устанавливать свои собственные правила, брать только те заказы, которые ее устраивают, приходить и уходить, когда ей заблагорассудится. Стены в моей комнате на верхнем этаже раньше были увешаны ее работами. Это были все мои любимые фотографии. Обычно я садилась за стол вместе с ней, рассматривала пробные отпечатки, выбирала те, что «улыбались» мне. Среди них всегда была фотография, которая находила отклик в моей душе. Я указывала на нее, мама печатала ее для меня. Это был наш ритуал. Теперь я не помню, что за фотографию выбрала последний раз. Я не знала, что это будет последняя выбранная мною фотография. Сейчас я могла бы подойти к маме, сесть за стол, показать на один из снимков, но я этого не делаю. Стены в моей комнате оклеены новыми обоями.

Едва завидев меня, она вскакивает со стула. В три шага преодолевает расстояние от стола до входа, заключает меня в объятия. Я тоже ее обнимаю, потому что ей это нужно, — даже если не нужно мне. Обнимать маму — это не то, что обниматься с миссис Лейтон, хотя вряд ли вы меня понимаете. Обнимая маму, я чувствую себя очень неловко. Она отстраняется от меня, и я вижу выражение ее глаз — то самое, к которому я так привыкла; то самое, что видела тысячу раз за последние три года. Это — взгляд человека, который смотрит в окно, ожидая появления того, кто, он знает, никогда не вернется домой.

Не только я изменилась. В нашей семье все стали другими. Жаль, что я ничего не могу исправить, дать им то, что, как они считали, было им возвращено в тот день, когда меня нашли живой, а не мертвой. Кто знает, какими мы были бы теперь, если б мама увидела, как я исчезаю на ее глазах. Она потеряла бы свою дочурку в любом случае, только позже и не сразу. Не так, как это случилось — в один миг. Даже если бы все произошло по-другому, детская часть моего существа все равно бы исчезла. Незаметно. Со временем. Просто я повзрослела слишком быстро. Мгновенно.

А она еще не была готова попрощаться с тем ребенком, каким я была.

Меня спасает появление брата, Ашера, бегом спускающегося по лестнице. Он на год младше меня, но фута на два выше. Он стискивает меня в своих объятиях и приподнимает от пола. Ему раз пятьдесят напоминали, что мне не нравится, когда ко мне прикасаются, но либо он не удосужился прочитать памятку, либо ему на это плевать. В том, что касается меня, он отказывается следовать каким-либо правилам и соблюдать установленные ограничения. Родителей это расстраивает, а меня он злит, как только может злить брат. Ашер не цацкается со мной, и ему это сходит с рук. Только ему я разрешаю переходить грань дозволенного. Он не боится потерять меня, поскольку знает, что я и так уже отдалилась, дальше некуда, от всех и от него тоже, и считает, что ему просто нечего терять.