Катя Миллэй - Океан безмолвия

— Знаешь, кто любит поболтать? Дрю. Пошла бы к нему, он будет просто счастлив. — Мне необходимо уйти. Я делаю вид, будто собираюсь взять кое-что из ящика с инструментами, стоящего в другом конце помещения. Она снова усаживается на верстак и сразу начинает болтать ногами.

— Думаю, моему рту он предпочел бы найти другое применение. — В ее тоне нет и намека ни на смущение, ни на заигрывание. Она произносит это так, будто речь идет о том, чтобы помочь ему разобраться в тригонометрии.

— Ты действительно это только что сказала?

— Ну да, — спокойно отвечает она.

— Ну, если исполнишь его желание, осчастливишь его на целую неделю.

— Я могла бы и на год его осчастливить, если б захотела. — Самоуверенная девчонка. В самом деле может? Я понимаю, что мне нельзя об этом думать, вообще нельзя. Она продолжает болтать ногами, доводя меня до белого каления.

— А ты этого хочешь? — Не то чтобы я планировал это спросить. Интересно, очень будет больно, если мне отрезать язык?

— Вопросы задаю я.

— Не мне. — Вот тебе.

— Ты живешь здесь один? — Я ответил не сразу.

— Да.

— Почему тебя освободили от опеки?

— Необходимость возникла.

— Это сложно?

— Что?

— Сложно освободиться от опеки? — Я так и думал, что она спрашивает об этом. Правда.

— Нет. Поразительно просто.

Она молчит, и, как ни странно, теперь это кажется необычным. Я смотрю на нее, она, пристально, — на меня.

— Что?

— Пытаюсь понять, иронизируешь ты или нет.

— Нет. Это и правда поразительно просто. По сути, все сводится к двум вещам: возраст и деньги. Деньги важнее. Думаю, власти штата и двенадцатилетнего охотно зачислят во взрослые, если будут знать, что его содержание не будет стоить им ни цента.

— И что тебе пришлось для этого сделать? — Если у нее только такие вопросы, я на них отвечу. Пока она не касается личного, я готов рассказать все, что ее интересует. Она живет с тетей. Может, тоже хочет освободиться от опеки? Хотя ей почти восемнадцать, скоро и так официально станет совершеннолетней. Мы с дедушкой урегулировали этот вопрос еще год назад, как только он узнал, что смертельно болен.

— Заполняешь бумаги, предоставляешь документы, что тебе как минимум шестнадцать и ты располагаешь финансовыми средствами на собственное содержание. Потом твой опекун подписывает нужные бумаги, твое дело по-быстрому рассматривается — и все, ты сам себе хозяин.

Она кивает, словно мое объяснение ее удовлетворило. Про деньги не спрашивает. Может, воспитание не позволяет.

— Кто твой официальный опекун? — Интересный вопрос, но отвечать на него я не стану. Пусть у других спрашивает. Мою историю знают все, кому не лень, но, думаю, пока еще мне нечего опасаться. Она, конечно, узнает — и довольно скоро. Не сегодня завтра правда ей откроется — я на сей счет не обольщаюсь. Но приятно, что есть на свете человек, который находится в неведении относительно подробностей моей трагедии. По крайней мере, пока.

— А тебе что за дело?

— Просто подумала, может, это тот человек, что навещал тебя в воскресенье. Дрю сказал, у тебя гости; поэтому ты не пришел на ужин. — У меня были гости, но, конечно же, не мой дед. Однако тему Ли я с ней обсуждать не стану. Ни сейчас, ни вообще.

— Друг один приезжал. — Я ожидаю нового потока вопросов, но она больше ни о чем не спрашивает. У меня к ней тоже немало вопросов, однако, похоже, она уже выговорилась, и, боюсь, если я сейчас стану настаивать на продолжении беседы, мне придется об этом пожалеть.

Десять минут она молчала, болтая ногами, а потом снова принялась меня расспрашивать. Это не те вопросы, которые я ожидал услышать, но эта девчонка вообще непредсказуема. И такой ее интерес не вызывает у меня отторжения: инструменты, древесина, изготовление мебели. Не знаю, сколько вопросов она мне задала, но могу точно сказать, что к концу вечера я даже охрип.

Когда она спрыгивает с верстака — ее универсальное уведомление о том, что она уходит, — я озвучиваю то, о чем думал весь вечер.

— Ты не такая, какой я тебя представлял. — Я перехватываю ее взгляд. Она немного удивлена, глаза ее полнятся любопытством, которое, думаю, она пытается скрыть.

— И какой же ты меня представлял?

— Молчаливой.

Мамин голос. Это первое, что я помню, когда открыла глаза.

Моя чудесная девочка. Ты вернулась к нам.

Она ошибалась.

Если Эдна Сент-Винсент Миллей [7] Миллей, Эдна Сент-Винсент (1892–1950) — американская поэтесса и драматург, одна из самых известных американских поэтесс ХХ века, первая женщина, удостоенная Пулитцеровской премии по поэзии. права и детство — это страна, в которой никто не умирает, то мое детство закончилось, когда мне было пятнадцать лет. Полагаю, в сравнении с Джошем мне еще повезло, ибо его детство, судя по тому, что я узнала от Дрю, закончилось, когда ему было восемь. Подробностей я не знаю, потому что не задаю Джошу вопросов, на которые не готова ответить сама.