Мария Голованивская - Пангея

— Гриша, сколько лет, сколько зим?! — неожиданно для себя самой сказала Ирина. — Куда же вы пропали?

Гриша безошибочно стал расспрашивать о мальчике. Как он? Удалось ли все-таки спасти? Не болеет ли теперь?

— С Божьей помощью, — ответила Ирина. И почти из вежливости поинтересовалась в ответ:

— А сами-то как, не хвораете?

Айнхель долго объяснял, что был ужасно болен, инфаркт, сердце лопнуло, и теперь у него вместо сердца осталась маленькая тряпочка, которая еле дрыгается. Аневризма, аневризма, знает ли Ирочка, что это такое? Это значит, что в любой момент все может кончиться, и не поймаешь душу, выпорхнет сквозь приоткрытые губы навсегда, убежит, задрав хвост.

Ирочка смотрела на него с сочувствием — бледный, отечный, одышливый. Может, и правда не лжет и так все и было. Пропал, потому что взошел на смертный одр?

Но потом она поняла, как молния ее ударила: через него откупилась она от болезни, спас ее этот аферист, мальчика ее спас ворюга этот.

— Но где же вещи, которые вы у меня взяли? Они у вас? Вы их продали? — спросила она с улыбкой.

Григорий, держась за сердце, шарил глазами в воздухе:

— У меня их тоже украли. И много еще чего, — проговорился он, посинел и сполз по стене вниз. — Извините, мне нехорошо…

— Зато мальчик мой очень хорошо, — заговорила Ирина из страха, что ее собеседник сейчас испустит дух, — он очень одаренный и телом окреп — у него абсолютный слух, он учится в музыкальной школе, заканчивает ее, отличник. И младший растет всем на радость, так что в порядке мы, в порядке. Спасибо вам!

— Мне?

Григорий с трудом поднял на нее уже мутнеющие глаза.

Она присела рядом с ним на корточки.

— Спасли, батюшка!

— Кого?

Но продолжать свои вопросы он не смог, повалился на бок и потерял сознание.

Ирина выскочила из магазина и побежала по Невскому. Увидала справа храм, перебежала на другую сторону и кинулась в него.

— Господи, — сказала она мысленно старцу, глядящему на нее с иконы. — Очень мудро ты помог мне! Да настанет царствие твое, пребудет воля твоя, — она прочла молитву несколько раз, прослезилась, потом улыбнулась, встала с колен и пошла восвояси.

Демон жадности, или слуга вечного зла, — честолюбивый и навязчивый демон, многократно попадавшийся на перо разным любителям записывать мысли, факты и рассуждения, как свои, так и чужие. На известной гравюре из книги Себастьяна Бранта 1494 года, которая называется Stutifera Navis, изображено в этом качестве худощавое, похожее на комара чудовище, приседающее на тонких и длинных лапах. Этот комарик лупит с размаху шпагой прилично одетого господина, который, судя по открытому рту и выпученным лазам, истошно орет. Господина передразнивает обезьянка, которая показывает, как ужасно жадность искажает наше лицо.

Она шла на выставку влажным, парким и душным июльским днем, чувствуя, что у нее между ногами распускается цветок. Когда началось это великолепное, обжигающее ощущение, превращающее мир вокруг в бесконечное сияние, а идущих навстречу мужчин и женщин — в алчных охотников до нектара из самой сердцевины этого цветка?

В первые месячные она почувствовала необычное бешенство и восхищение плеснувшей на трусики кровью. Как будто что-то треснуло внутри, раскололось, и наружу проступил некогда сокровенный сок.

Мама Лиза, что-то промямлив, так и не сумела объяснить дочери длинную вереницу галочек, крестиков и ноликов, соединяющую эту кровинку с жизненным путем женщины, пролегающим между соитиями, зачатиями, кровавыми расставаниями, бесстыжим флиртом, пощечинами, плевками и нежнейшей предрассветной истомой, что неизбежно следует за адовыми огнями телесной страсти.

Она не смогла этого объяснить, потому что сама не знала ничего такого. Не было у нее ни первого любовного опыта, ни второго и ни третьего, ничего не ведала она о будоражащем запахе любимого, об особенной влажности его кожи, о сладости его прикосновений, умелых, неумелых — не важно. Ничего не было в ее жизни, кроме унылого пути на работу, непререкаемого маршрута троллейбуса, идущего по прямому, как шпала, проспекту от ее дома до ее работы, облезлых стен парадного, магазина, комнаты, где она всю жизнь просидела с товарками, да чудесных, завивших весь потолок растений, которые от тепла ее и заботы разрослись до исполинских размеров.

И конечно, была в ее жизни Нур.

Девочка-ландыш. Девочка-гвоздика. Девочка-лилия. Она исполнялась цветения, изумляя мать своей податливостью и твердостью одновременно: никакое слово не могло остановить ее, но только мысль, никакое действие не могло напугать — но только чувство.