Мария Голованивская - Пангея

Через много лет Майкл Роусли обрел биографию, и Михаил знал о нем все. Но тогда он так и уехал ни с чем, будучи совершенно уверенным, что это было наваждение, рожденное его волнением, стрессом от перелета и выкуренной травой. Он вернулся в Вену разбитым, больным, с оторванными крыльями и опустошенным сердцем.

Анита показалась ему совсем дурочкой, да и пахла неприятно, пОтом. Он раздражался на нее, обвиняя, что она нарочно не следит за собой, вон ногти облуплены и волосы покрашены черт-те как.

Однажды он ударил ее, хлопнул дверью, а потом, раскаявшись, купил ей куклу в универмаге, наряженную в австрийский национальный костюм — сапожки, красную юбку, зеленый камзол. Анита совсем не знала, как принять эту куклу, что сказать в ответ.

Он не мог сесть за статьи. Наука навевала на него тоску. Ему стало совсем неинтересно копаться в этой пустой закопченной кастрюле: лакомства давно слопали, а жижа со дна горька и неаппетитна. Не сделает он открытий, не дадутся они ему, зря он трепыхался и творил по молодости невесть что. Он не стал устраиваться в обсерваторию, которую когда-то возглавлял человек с адской фамилией. Он все думал о том, что мог бы, как рыжий музыкант, играть на саксофоне, петь, рисовать, сочинять ерунду, крутить на пальце воздух, он мог бы пировать на лебяжьей груди красотки, а не тухнуть в своей каморке или лаборатории, где стираются глаза о горлышко телескопа и из Вселенной не доносится ничего, кроме скрипа уже ржавеющего человеческого сердца.

Он начал выпивать с мясником. Добродушным поляком, щедро рыгавшим от колбасок, запитых пивом. Поляк был из деревни, заботы его были самые простые, и вопросы, которыми задавался Михаил, казались ему непозволительной блажью.

— Тебе же платят? — недоумевал Кшиштоф, — ты хорошо устроился, у тебя даже есть женщина, что ты заладил: «Не хочу! Не хочу!»

Когда Михаил глядел, с какой ловкостью Кшиштоф разделывает мясо — он несколько раз заглядывал к нему в лавочку, — ему становилось не по себе: руки его словно танцевали лезгинку под мелодичный свист топора, толстые пальцы придерживали жир, кости, ребра, а ножик скользил по широтам и меридианам весело и точно, ювелирно отсекая ненужные куски. Не менее впечатляющими были и удары с размаху, выдающие искру, от этой искры на мгновение слепли глаза и казалось, что темная туша, лежащая на огромном пне, начинает пылать. Джаз, подумал Михаил, блестящая плотоядная импровизация, дарованная каждому, кто нашел свое дело. Порги и Бесс в исполнении топора и куска мяса.

Ближе к лету выдалась неделька, когда сожители его разъехались и Михаил остался совсем один — Анита с сумками, полными барахла, поехала навестить родню, а Кшиштоф отправился на ферму друга, неподалеку, посмотреть, как тот ведет хозяйство и не вступить ли ему в долю. Этим его уединением и воспользовался сатана, который давно искал случая потолковать с этим рыжегривым бунтариком о том о сем, главное — о своем деле. Когда Михаил увидел его, то ничуть не изумился, бросил короткое «заходи» и даже протянул ему стакан виски.

— Я вижу, тебе грустно, — ласково прожурчал сатана. — Ты слишком добр, может быть, в этом дело?

Он с отвращением взглянул в окно, поймав желтым глазом последние, самые короткие закатные солнечные лучи, которых летом приходится ждать дольше обычного.

— Ты пришел поиграть со мной? — попытался пошутить Михаил.

— Ну-ну, — кивнул сатана и принял позу гигантского вопросительного знака, упершись хвостом в пол, а головой в потолок.

— Но я ничего не хочу, а душу забирай и так, — продолжил в шутливом тоне Михаил.

— Душу… — повторил нараспев сатана. — За так нельзя, не положено, и душа дело десятое, хотя и товарец не лишний. Много уже и без твоей души этих наперстков. Ты лучше вот что сделай…

— Что? — насторожился Михаил.

— Докажи мое существование, ты же в шаге, в шажочке от этого. А я скажу тебе спасибо-преспасибо и чем хочешь за это попотчую. Хочешь, отдам тебе Асах? Знаешь, где она сейчас?

Михаил вздрогнул.

Сатана махнул хвостом — и Михаил увидел перрон, сестричек-монашенок с большими чемоданами, отправлявшимися в Нижнюю Баварию.

Он засмотрелся. Асах шла, погрузившись в свои мысли, ступала нетвердой походкой, словно боясь оступиться.

Сатана чуть шевельнулся — и Асах подняла глаза на Михаила.

— Она не изменилась, — тихо проговорил Михаил. — Так что ты от меня хочешь?

Видение пропало, и сатана снова принял форму вопросительного знака.