Жорж Перек - Кондотьер

— Он должен был умереть?

— Да. Рано или поздно, как и все…

— А убить его должен был ты…

— Сам догадался? Ну ты даешь, старина! Нет. Никаких этих «убить его должен был ты»… но раз уж это действительно сделал я, то тем лучше…

— Неумело ты защищаешься…

— Я и не собираюсь защищаться…

— Чего ты добивался? Чего ты хотел? Что тебе стоит сейчас это объяснить? Ты прекрасно знаешь, что уже не сможешь вернуться назад. Ты сидишь здесь как истукан. И даже не осознаешь…

— А тебе-то что? Ты пытаешься понять. Я уже сто раз говорил, что тут нечего понимать. Умереть должен был я. Вот это было бы логично. Это было бы нормально. Я должен был покончить с собой. Для этого у меня были все возможные причины. Обесчещен. Фальсификатор — а фальсифицировать не может. Фальсификатор — фаллос и секатор. Да? Не может намалевать Кондотьера. Я должен был сделать себе харакири. Взять большим и указательным пальцами бритву и деликатно провести себе по горлу. Я был сражен. Повержен. Уничтожен. Вот что ты никак не хочешь понять. Все обрушилось, от начала и до конца, все омертвело. Моя надежда жить, моя надежда быть самим собой, мое лицо. Гштад не оправдал моих ожиданий. Женевьева не отвечала. Кондотьер разваливался. Жером умер. Я думал, что я свободен, а меня использовали. Я думал, что под прикрытием, но моя маска была другим лицом, более истинным и более жалким, чем настоящее. Я думал, что я в безопасности, но все обвалилось. И мне не за что было ухватиться. Я стоял один, ночью, посреди своей тюрьмы, напротив своего лица, которое я не хотел признавать. Пойми это. Пойми. И что, по-твоему, я должен был делать? Уйти? Да? Уйти куда? Может, отправиться на другую планету? А? Мне оставалось лишь избавиться от себя, выкинуть себя на помойку. Так почему бы не порушить еще что-нибудь? Что мне мешало разнести все в пух и прах? Этот дурень сидел в своем кабинете и ни о чем не подозревал. Хотя должен был понять. Должен был знать, что у него в подвале бочка динамита… Он ничего не сделал. Позволил мне войти. Не обернулся. Не услышал, как я подошел. Сам виноват. Сам во всем виноват… Он никогда мне не помогал… Всучил мне Кондотьера… Заточил меня… Играл со мной двенадцать лет, пятнадцать лет… Сделал из меня покорное орудие… Понимаешь? Ты понимаешь это? А я, я позволял себя надувать, с начала и до конца. Я не существовал, не имел права на существование… И вот все это металось, сшибалось, взрывалось где-то у меня в голове, все это было как пронзительная музыка, оно гремело, удалялось и вновь приближалось… Умереть должен был я… Это все сделал я… Я все испортил… Но я был не один. Он наблюдал за мной. Разыгрывал меня. Плевать я хотел на смерть… Я о ней не думал… Это было уже не важно. Все, чем я был, уже никогда не могло быть важным. Но сначала, перед тем как сгинуть, перед тем как из-за этого сгинуть, перед тем как все уничтожить, я бы сполна вернул долг неописуемому Анатолю Мадере за все, что он сделал ради меня. Да. Получается трусливо и подло. Умышленно. И что?

— Но ведь ты все еще жив…

Questa arte condusse poi in Italia Antonello da Messina, che moltianni consumó in Fiandra; e nel tomarsi di qua da’monti, fermatosi ad abitare in Venezia, la insegnó quivi ad alcuni sui amici… [49] «Искусство это привез затем в Италию Антонелло да Мессина, который провел много лет во Фландрии и, возвратившись из-за гор, обосновался в Венеции и обучил ему нескольких друзей» (Джорджо Вазари. «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих». Пер. А. Габричевского и А. Венедиктова). Первые уроки живописи Антонелло да Мессина получил от отца, художника Сальваторе д’Антонио. В ранней юности он отправляется в Рим, где завершает свое обучение, затем возвращается в Палермо и, наконец, переезжает в Неаполь, где знакомится с Антонио де Соларио по прозвищу Зингаро (Цыган), соучеником в мастерской Колантонио дель Фьоре. Уже тогда Антонелло и Зингаро, ярые поклонники фламандских и голландских мастеров, старательно копируют их манеру, но, не владея живописными приемами, добиваются не очень удовлетворительных результатов. Увидев полотно Ван Эйка, принадлежавшее принцу Альфонсу Арагонскому, юный сицилийский художник решается: бросает все начатые работы и, невзирая на трудности и издержки длительного путешествия, тотчас отправляется во Фландрию. Он находит мастера из Брюгге, высказывает ему свое восхищение, причем столь страстно и убежденно, что в ответ на средиземноморскую пылкость довольно сдержанный поначалу Ван Эйк не может скрыть улыбки и соглашается принять юношу в ученики. Благодаря искреннему почитанию, вкупе с усердием и исключительными художественными способностями, Антонелло становится любимым учеником мэтра; Ван Эйк испытывает отческую привязанность к молодому итальянцу, приехавшему к нему за секретом искусства, сравниться с которым был не способен. И вот он раскрывает ему приемы масляной живописи или, точнее, показывает на практике, как можно работать с маслом…