Макс Мах - Кондотьер

Петроград встретил Генриха мелким холодным дождем, то и дело переходившим в снег. Было пасмурно, знобко, и время от времени задувал порывами ледяной ветер с залива. Ничего другого, впрочем, Генрих и не ожидал.

«Петроград!» – Он спустился по мокрым железным ступенькам на перрон и огляделся в поисках встречавших. Народу на платформе, защищенной от дождя и снега застекленной аркой крыши, оказалось гораздо больше, чем предполагало место и время.

«Содом и Гоморра… Хотя по нынешним временам, не так уж и плохо. Если не злобствовать. Но кто же мне судья?»

– Иван Иванович! – Паренек, ловко протершийся к Генриху сквозь толпу, выглядел, как гимназист старших классов или студент на вакациях, но, скорее всего, был служилым.

«Прапорщик или корнет».

Одним словом, офицер.

– Здравствуй, Дима! – кивнул Генрих «со значением». – Возмужал, вырос! Я бы тебя, пожалуй, теперь и не узнал!

– Так ведь сколько лет!

– И то правда! – согласился Генрих. – Ну, что, пойдем, что ли, или мы еще кого ждем?

– Нет, что вы! Что вы! Непременно, пойдем! Давайте мне ваш саквояж, Иван Иванович, и пойдемте!

«Конспираторы хреновы! Оперетка!»

– Ну, пойдем! – Генрих бросил взгляд на часы в витраже фасада – дело шло к полудню, а казалось вечер, – выдохнул туманное облачко в пахнущий дымом и железом воздух и пошел вперед, увлекая за собой «Диму», которому так и не отдал свою невеликую ручную кладь.

– Транспорт имеешь? – спросил Генрих, когда, пройдя через здание вокзала, вышли на набережную Обводного канала.

– Извозчика возьмем.

– Как скажешь, – пожал плечами Генрих и, шагнув к обрезу тротуара, остановил резкой отмашкой блекло-серый «сааб», украшенный извозчицкой подковой.

– Езжай, дядя, на Измайловский проспект, я тебе там укажу… – «Дима» сел рядом с извозчиком и кивнул вперед, за лобовое стекло, где дождь окончательно превратился в снегопад.

– Наше дело служивое, – «равнодушно» забубнил в ответ немолодой, но крепкого сложения извозчик. – Нам чево-с? Как прикажете, так и сделаем.

«Клоуны… И куда все подевалось?» – Но два переворота и семь пограничных войн вгоняли в гроб и не такие цветущие империи. За примерами далеко ходить не приходилось. Все тут, под рукой.

Он бросил взгляд на фасад здания и непроизвольно отметил, что Ревельский вокзал действительно напоминает Восточный вокзал в Париже. Не копия, но да – сходство имеется.

– Я закурю? – На самом деле вопрос особого смысла не имел, Генрих достал уже пачку египетских сигарет и даже успел вытряхнуть одну из них себе прямо в губы. Всего лишь фигура вежливости, но, как говорится, привычка – вторая натура.

– Дымите, если приспичило, – извозчик переигрывал. В салоне «сааба» явственно пахло табаком, и получалось – или автомобиль напрокат взяли, или легенду на коленке сверстывали.

Генрих в подробности вдаваться не стал и молча закурил. Табак отдавал восточными пряностями и имел сладковатый запах, не слишком гармонируя с сумрачным величием Северной Пальмиры. Турецкие папиросы представлялись куда уместней, но их в Кенигсберге не оказалось. Пришлось довольствоваться тем, что есть.

Ехали медленно – из-за непогоды тут и там возникали пробки, все-таки Петроград большой город с оживленным движением, особенно в центре. Свою лепту вносили, разумеется, и длинные, погромыхивающие на стыках трамваи, и огромные, как грузовые барки, двухэтажные автобусы. Так что до Измайловского проспекта добирались добрых полчаса. Ногами и то быстрее вышло бы.

– Город знаете? – тихо спросил «Дима», когда, выгрузившись из «сааба», они свернули в подворотню проходного двора.

– Сориентируюсь, – Генриху не нравилось излишнее любопытство «корнета».

«Или все-таки прапорщик?»

– Ну, тогда идите к Польскому саду и через него в Тарасов проезд… – «Дима» остановился и протянул Генриху ключ со сложно вырезанной бородкой. – Дом сто шестнадцать Аз. Второй этаж, дверь обита черным дерматином. Остальное, как договаривались. Отдыхайте, присматривайтесь. С вами свяжутся. – И, не поклонившись, пошел обратно к Измайловскому проспекту.

«Еще и хам, – решил Генрих, шагая через анфиладу проходных дворов в противоположную сторону. – Но оно и к лучшему. Он просто не знает, кто я такой и зачем прибыл в Петроград».

Через десять минут он стоял перед дверью, и вправду обитой черным потрескавшимся дерматином. Подъезд и лестница, и «вообще» несли следы былой роскоши: поотбитый кое-где мрамор, дубовые – с облезшим тут и там лаком – перила, потемневшая лепнина бордюров.