Марина Королева - Верещагин (Кончерто гроссо)

– Ну и что? Я это знаю.

– Откуда? – я даже разозлилась. – Это он тебе рассказал?

– Да что ты, – Доктор замахал на меня руками, – конечно, нет. Я все понял, когда зашел к нему тогда весной, без предупреждения, и застал там тебя.

– Неужели это можно было понять?

– Любовь скрыть нельзя. Это ненависть можно.

– Да, наверное, ты прав.

Мы помолчали.

– И ты хочешь сказать, что не будешь меня за это ненавидеть?

– О господи, и эта девушка говорит что-то о любви! Нет, милая, должен тебя разочаровать: ты ничего о любви не знаешь.

– А кто знает?

– Я, – сказал он просто. – Я знаю. Никто…

Я знала уже, что он скажет дальше, и он это сказал:

– …не будет любить тебя так, как я.

Я не знала, плакать мне или смеяться. Получилось что-то среднее. Но он, наверное, решил, что я собираюсь заплакать, поэтому стал меня обнимать. «Что я делаю?» – мелькнуло у меня в голове, ведь я еще полгода назад умирала от любви к другому человеку, я была больна им, иногда мне казалось, что я и сейчас еще больна. Я так и спросила своего Доктора:

– Но ведь ты понимаешь, что это болезнь? Сразу она не проходит, и ты все время будешь об этом помнить. И еще – я же сказала тебе, он иногда мне звонит, до сих пор, и я ему отвечаю.

– Милая, – услышала я у своего уха, – ты забываешь, что я доктор. Подумаешь, болезнь, не видали мы больных, что ли? Отвечай на здоровье и ни о чем не думай. Теперь все будет хорошо.

Я немного отстранилась, но только затем, чтобы проверить объятие, в который раз уже. Оно было идеальным, вот что, – если, конечно, бывают на свете идеальные объятия.

– Да, и вот что: я давно не был у Профессора, с тех пор, как ты угодила в больницу с аппендицитом. Мне звонила на днях его жена, и я сказал, что бывать у них больше не смогу. Я знаю, это не очень-то вежливо, особенно вот так, без объяснений, но зато честно. На следующий день я сказала хозяевам квартиры, что снимать ее больше не буду, пусть ищут новых жильцов. Вещи мои мы с ним перевезли к нему на такси в тот же день. А еще через неделю ко мне в редакционную комнату заскочил приятель, который недавно ушел на какое-то новое телевидение – я толком и не знала, на какое. Посидел недолго, выпил чаю, мы поговорили о том о сем, а потом он выманил меня в коридор.

– Слушай, там классно. Что ты сидишь здесь, в этой дыре?

– Это в телецентре-то?

– А что телецентр? Конечно, дыра. Настоящее телевидение сейчас не тут делается. У нас там, конечно, таких помещений и в помине нет, зато какой драйв! Но и помещения будут потом, увидишь. Короче, приходи, попробуешься. Я уже сказал, что у меня на примете есть классный редактор.

Почему бы и нет, подумала я, и в первый же свой выходной позвонила по телефону, который он мне оставил. Решительный голос на том конце трубки мог с успехом принадлежать человеку, который только что выпрыгнул из окна горящего дома. Ох уж эти службы новостей с их вечными трагедиями и беготней наперегонки. Я еле успела сказать свою фамилию и предупредить, что сегодня к ним приеду, – а он уже отключился.

Настоящее телевидение, как назвал его мой приятель, делалось чуть ли не на чердаке: то есть один этаж был нормальный, хотя и выглядел так, как будто его вчера разгромили, а на второй надо было подниматься по железной лестнице. Как они тут с камерами бегают? – подумала я. Но все камеры, как выяснилось, были на нижнем этаже, наверху сидели редакторы и корреспонденты. Туда меня и отправили, знакомиться с начальством.

Ничего похожего на кабинеты не было. Человек пятнадцать сидели на небольшом пространстве, без всяких перегородок, за столами, которые примыкали друг к другу вплотную. Курили все! Да, подумала я, долго мне здесь не продержаться.

– А, точно, она же не курит, – сказал мой приятель седоватому человеку, который, по моим прикидкам, был здесь главным.

– Не проблема, – пожал тот плечами, – вон Верещагин у нас тоже не курит. Ничего, работает себе. – И он кивнул головой в угол, где за столом, уткнувшись в газеты, сидел мрачный человек в очках.

– Простите, вы сказали – Верещагин?

Видимо, я произнесла это слишком громко. Человек по фамилии Верещагин услышал, оторвался от газет, буркнул:

– Чего надо?

Дружелюбием тут не отличались.

– Познакомься, наш новый редактор, – сказал ему мой приятель.

– Э, минуточку, не торопись! – тут уж я запротестовала.

– А чего волынку тянуть? Тебе же у нас нравится?

– Подожди, я должна посмотреть, попробовать. Подумать, наконец.

– Вот и оставайся, и пробуй, а думать тут нечего. Составите с Верещагиным партию ненавистников курева, глядишь, и мы меньше дымить будем.