Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Будь она одна, она и правда увлеклась бы сюжетом — читать она обожала, — но на людях книжка просто давала возможность наблюдать за тем, что происходит вокруг.

Прямо перед ней поднялся Квентин, подставляя новенькое, с иголочки, тело порывам морского ветра. По тому, как он старательно высматривал, что творится справа, слева и никогда — сзади, Ева догадывалась, что он позирует лично для нее, думает только о ней. Он красовался в разных выигрышных позах, поглаживая свои рельефные широкие плечи, которыми очень гордился.

Ева придумала, как еще можно досадить Филиппу, который пока не заметил, что занимает его сына: она отложила книгу и не таясь рассматривала юношу.

Квентин принял это как свидетельство своего триумфа. Ему захотелось показать ей, какой он сильный: он позвал братьев играть в бадминтон, предложив им сразиться вдвоем против него одного. Они отошли метров на десять, и он увлеченно стал демонстрировать Еве свою ловкость, быстроту и отличную реакцию.

Филипп еще не разгадал поведения своего старшего сына, но с ужасом заметил, что Ева проявляет к нему интерес. Если бы рядом с ним не было жены, он устроил бы ей разнос.

Ева же поняла, что теперь — ее ход. Она поднялась и предложила пикантной японской собачке прогуляться: вдвоем они направились к месту, где сражались младшие Дантремоны, остановились неподалеку и стали с увлечением наблюдать за игрой.

Возбужденный ее вниманием, Квентин мастерски отбивал воланчик, потом, чтобы спасти явно неудачный пас, ловко отпрыгнул назад и принял подачу.

Ева захлопала в ладоши.

Покраснев, Квентин взглянул на нее:

— Хотите поиграть?

— С удовольствием. Но надо, чтобы кто-нибудь побыл с моей милой девочкой…

Двое младших братьев, довольные, что можно отдохнуть, предложили свои услуги.

— Отведите ее, пожалуйста, к воде. Я вот думаю, может, ей пора сделать пи-пи…

— Хорошо, мадам.

Довольные мальчики убежали с собачкой к морю.

А Ева с Квентином начали игру. На этот раз он вел себя совсем по-иному: изо всех сил пытался ей проиграть, что было не так уж просто, учитывая, что Ева думала лишь о том, как бы двигаться покрасивей, и пропускала одну подачу за другой.

Но какое это имело значение! Их внутренний диалог развивался куда успешнее, чем партия в бадминтон. Квентин не спускал с Евы горящих глаз, а она отвечала ему шаловливой улыбкой. Они нравились друг другу и отчетливо это друг другу сигнализировали.

— Уф, я все. Устала.

— Вы здесь на все выходные?

— Да, а вы?

Он насупился:

— Я здесь с родителями.

— У вас очень красивая мама.

— Правда?

Квентин не догадался, конечно, что за изюминка крылась в этой реплике, но ему было приятно: она давала понять, что между его мамой и женщиной, которая его привлекала, нет враждебности.

— Вы в сто раз красивей моей мамы.

— Ах, ну что вы…

— Да точно, клянусь вам.

— Вы забываете, что по возрасту я не так уж отличаюсь от вашей мамы.

— Мне нравятся только взрослые женщины, а не девчонки.

Он объявил это с таким апломбом, что они оба удивились: он — потому, что не собирался ничего такого говорить, а она — потому, что почувствовала в его словах искренность.

Бросив взгляд в ту сторону, где стояли их шезлонги, она заметила, что Филипп злится и крутится как уж на сковородке, а Одиль, наоборот, поглядывает на сына с улыбкой, удивляясь, что он ведет себя как взрослый мужчина.

Ева решила, что пока можно удовлетвориться достигнутым и вернуться на свое место:

— Пойду отдохну.

— Ну конечно!

— Знаете, глядя на вас, я думаю об одной записочке на желтой бумаге.

— О записочке на желтой бумаге?

— Ну да. Маленькая записочка, без вашей подписи.

Тут она улыбнулась ему такой неотразимой улыбкой, что он тоже улыбнулся в ответ, и это показалось Еве подтверждением того, что ее гипотеза верна.

Она вернулась в свой шезлонг. В тот же миг Филипп поднялся и прошел к бару, шепнув ей идти за ним, но Ева искусно сделала вид, что не услышала.

Чтобы уже окончательно посеять раздор в семействе Дантремон, она вытащила из сумочки ту анонимную записку, добавила свой адрес в Кнокке-ле-Зуте и стала ждать, когда два младших мальчика приведут ее собачку. Поблагодарив их, она отдала им записку и попросила передать старшему брату, что они и проделали не скрываясь. Не успел Квентин зажать бумажку в кулаке, как вернулся отец:

— Дай-ка это мне!

Квентин выпрямился, оскорбленный его тоном, и холодно смерил отца взглядом: