Клаудио Магрис - Вслепую

Вовремя я подсказал губернатору Кингу предвосхитить планы соперников, отдав приказ об официальном открытии колонии, пусть даже исправительной: французы претендовали на устье Дервента и утверждали, что это их Д'Энтрекасто открыл те земли в 1792 году. Французы под предлогом научной экспедиции отправили туда свои военные корабли. Я посоветовал губернатору написать лорду Хобарту, министру по делам колоний, письмо с прошением разрешить основать поселение, но объявить о его существовании, не дожидаясь месяцами официального ответа метрополии. Так в эстуарии Дервента появились первые солдаты и каторжные. Именно я собственными руками основал город, впоследствии ставший для меня могилой. Подобным образом я позже создал мир, который обрушился на мою же голову. Тихий океан или Адриатика — всё равно море, натянутый мне на голову и спеленавший меня погребальный саван.

Сначала «Леди Нельсон» не смогла совладать с яростью встречных ураганов и штормов, и мы вынуждены были повернуть назад. Во второй же раз я, опытный моряк, — говорю об этом уверенно и без ложной скромности, — подсказал капитану, что нужно делать, и, как всегда, смог побороть стихию и умилостивить ветра. Так я оказался там, куда не должен был никогда попасть. В документах Адмиралтейства, созданных на основании моих заметок и включенных отрывками в биографии, читаю: «6 сентября 1803 года "Леди Нельсон" с каторжниками на борту бросила якорь в гавани Ральф, 9 сентября, наконец-то, — в Ридсон Коув, будущем Хобарте».

Письмо вернулось, не дойдя до адресата. Я не помню, действительно ли я отправлял его, и не знаю, вопрос ли это или ответ. О чем нашептывала полена [29] Полена (ростра) — фигура на носу корабля. Ясону, стоящему на носу корабля? Он, инертный и преисполненный тоски, трепетал, не осмеливаясь, не желая услышать в её рокоте и урчании то, что предстало её взгляду, ошеломленному, ошарашенному, устремленному в бесконечность бездны. Для того и помещают полену там, распятую на форштевне, чтобы она вела за собой, указывала путь. Полена всматривается пристально в то, что не дозволено узреть морякам, ибо грозит им проклятием и смертью.

Пока его товарищи гнули спины над вёслами, Ясон, как водится, неуверенный ни в чём, глядел на полену, навострял слух, пытаясь разобрать в стонах и скрипах дубовой плоти что-то, сливающееся с гулом моря. Ослепляющая полуденная яркость и духота, бормотание далекого голоса затягивали, призывая дать волю своим желаниям, укрыться руном как покрывалом и предаться неге сна. Доктор, помогите и мне уснуть, прошу Вас. Сон — героическое деяние, победа над страхами и неотступными, сводящими с ума и заставляющими пылать сердце мыслями. Не молчите, как тот искусно вырезанный из дерева лик. Оракулов нет и не было. Знающий погружен в безмолвие, вчера, сегодня, завтра, Вы же, последователи Эскулапа, думаете, что разбираетесь во всём, мните себя экспертами мудрости и молчания. Дайте мне хотя бы одну из Ваших жёлтых таблеток, золотую растворяющуюся под языком монету.

В Голом Отоке я провёл множество бессонных ночей. На носу «Арго», наоборот, было так легко заснуть, забывая обо всём, отменить время, упразднить пространство, достичь подлинности. Мне мешала только луна, и я с удовольствием ждал утра, когда она закатится и исчезнет за горизонтом, как рыбка в океанских глубинах. Когда мы высадимся в Коринфе и вытащим корабль на сушу, я прилягу в тени его, под сенью полены, мигом меняющей выражение лица, бесстыдного, хитрого, но и священного в своей невинности: ускользающе-обманчивые очи и сердито поджатые губки женщины, чья улыбка манит дерзостью скрытого соблазна и настойчиво приглашает склониться и навек упокоиться у ее ног. Я…

Мы вернулись сюда, на юг, в двадцать восьмом, но прежде чем осесть в Сиднее, пару месяцев жили в Хобарте, потому что моему отцу изначально хотелось обустроиться там. Он говорил мне: «Торе, ты увидишь пляж, с которого первый раз в жизни ты шагнул в море: в воду тебя внесла твоя мать». Устье просто огромно: река кажется морем еще до того, как впадет в океан и окончательно растворится там. Край беспредельности, граница пустоты.

Даже Флиндерс и Басе в своих заметках об экспедиции указывали на пугающую бесконечность открытого острова. Я же на тех берегах смог построить целый мир. Три недели подряд привезённые нами на неизученную землю каторжники валят деревья и возводят хижины. Австралийские деревья громадны, сплетение ветвей словно фильтрует свет, невиданных размеров листья дистиллируют воду, создавая постоянную влажность. Кажется, не дождь падает на землю, а обрушивается само небо, наводящее тоску. Там растут тысячелетние сосны, а под их кронами живёт своей жизнью отдельный мир сгнивших стволов, плесени, грибов и лишайников. В кажущуюся морем реку стекаются ручейки, белоснежные пенистые водопадики формируют небольшие озерца; иногда они выливаются на только что прорытые каторжниками тропы — так называемые городские улицы, на которых вольноопределившийся агроном и хозяйственник Кларк вскоре построит первое здание из камня. На острове Хантер уже возведены два государственных товарных склада, а в гавани плавают сотни чёрных лебедей; небольшая их стая появляется около будущего казначейства, сооружение которого находится в моей компетенции. Я решаю, что их двенадцать, двенадцать птиц-хранителей, предвестников-авгуров будущего Города, оплота порядка и цивилизации на грани Небытия. Вечером эстуарий наполняется кошенилью, а солнце закатывается за горизонт кроваво-красного простора.