Андрей Дьяков - Тени Пост-Петербурга

– Раз чую недоброе, значит, есть, родимая. И вообще, твои подтрунивания над моей исключительностью перестают быть оригинальными.

Из-под противогаза сталкера донесся сдавленный смешок, и Глеб живо представил, как отец сейчас, должно быть, улыбается.

– Исключительностью? Хм… Как видишь, – продолжал глумиться Таран, – ты теперь не один такой уникальный. Пальма первенства временно перешла к тритонам. После знакомства с местной братией я даже готов официально признать тебя «хомо сапиенсом». И даже не знаю, что тебе теперь придется сделать, чтобы переплюнуть «пловцов». Разве что хвост отрастить…

– Куда уж мне до этих серож… кожих… – не стал реагировать на издевку Дым. – Мне иногда кажется, что их нарочно придумали. В какой-нибудь жутко секретной лаборатории…

Глеб вдруг встал как вкопанный, и Геннадий чуть не сшиб паренька с ног.

– Ты чего?

Однако смысл сказанного дошел до мутанта быстрее, чем мальчик успел произнести единственное слово:

– Лаборатория!

Теперь оба застыли, пораженные внезапной догадкой, и лишь Таран, не сбавляя скорости, бросил на ходу:

– Вот поэтому я и хочу выжать из тритонов максимум информации. Потому как моя селезенка, в отличие от твоей, Гена, просто вопит, что мы на верном пути.

Развить тему не удалось. Остроухий остановился возле дверного проема, завешенного загородкой из плетеных водорослей, и нетерпеливым жестом пригласил гостей внутрь.

Мрак внутри тесной каморки разгонял тусклый свет свечи на древней, разбухшей от сырости тумбочке с отслоившимся шпоном. Однако после блуждания в потемках путешественники были рады встретить здесь, в глубине логова тритонов, хотя бы такое проявление человеческого уюта.

Добрую треть помещения занимала втиснутая в угол ванна, бурая от многолетней эрозии и со стойким запахом разложения, доносившимся изнутри. В мутной зацветшей воде, словно в подкисшем супе, неподвижно возлежало нагое тело жуткого уродца с несоразмерно большой головой, тщедушным тельцем и уже узнаваемыми перепонками между пальцев. Еще один тритон? Но до чего же странный… И почему здесь, в этой жуткой лохани, а не в просторном канале, с сородичами? Быть может, настолько дряхлый, что требует особого ухода и тепличных условий?

Глеб непроизвольно вздрогнул, когда бледная, скользкая от слизи рука ухватилась за бортик ванны. Безгубый рот тритона шевельнулся, исторгнув тихий вздох-сипение, веки приоткрылись, и на пришедших уставились два огромных фосфоресцирующих зрачка.

Остроухий деликатно подтолкнул Тарана к краю странного ложа, заставил снять противогаз и присесть на корточки. Когда сталкер оказался в доступной близости, рука немощного медленно потянулась к человеку. Дрожащие ледяные пальцы, едва касаясь кожи, пробежались по лицу. Таран стоически перенес неприятную процедуру, с настороженностью ожидая дальнейших действий уродца, но тот так же медленно убрал руку, снова издав тяжелый вздох.

Тогда тритон-проводник, отозвав сталкера, пригласил на его место Дыма. Геннадий едва успел скорчиться в три погибели, как обитатель ванны отверг и его. Настала очередь Глеба.

На этот раз карлик долго ощупывал лицо юного гостя и, наконец, накрыл его лоб всей пятерней. Мальчик не успел испугаться внезапных перемен в ощущениях, лишь почувствовал, как в голове зарождаются невнятные образы, затопляя сознание потоком чужих эмоций и воспоминаний.

Размытые, искаженные барьером из стеклопластика силуэты людей в белых халатах, яркий свет операционной, ледяная поверхность хирургического стола, утомительные часы муштры в бассейне-полигоне, осточертевшие за годы заточения мины, взрывные устройства, таймеры…

И во главе всего этого – чувство острого одиночества. Жирной полосой проходя через все воспоминания, оно обрывалось внезапно, когда мир вдруг начал содрогаться и корчиться в агонии несколько бесконечно долгих часов. В результате безумной тряски сорвало крепления одной из секций подводного вольера, и путь к свободе, в манящие морские глубины, оказался свободен.

Лишь тогда «Образец № 8» узнал о том, что были, оказывается, и другие подопытные особи. Целый выводок вырвался из заточения в тот роковой день… День, ставший концом для одного вида и положивший начало новому. Так появилась Стая.

Минуты утекали одна за другой, но Глеб оставался недвижим, нависнув над экзотическим ложем Старейшего. Глаза мальчика были закрыты, веки подрагивали, а губы изредка шевелились, проговаривая про себя непонятные слова. Таран уже порядком забеспокоился и с вопросом во взгляде уставился на проводника, но тут сын шевельнулся, выходя из транса, и, едва не кувырнувшись на спину, неуверенно поднялся на ноги.