Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

— Неплохо, — наконец сказала она. — Ешьте же, а то рыба совсем остынет. Где они живут, я узнала от директрисы местной школы. Я член попечительского совета. Она сказала, что Кристина была у них самой способной ученицей.

Чатти поставил себе за правило верить всему, что ему говорили, но сейчас не верил даже рыбе на тарелке. Она была приготовлена целиком, и он не решался к ней притронуться — мало ли что там окажется внутри. Он заставил себя думать о Париже. Тотчас память воскресила плотный черный свитер, спущенные чулки, тетрадь с лекциями на столике кафе.

— Не могу поверить, — сказал Чатти. — Знаю, сотни девушек уходят из дома… Бегут в Париж…

— Дом в Лондоне продан, на картины наложен арест. Ронни теперь живет у нас. Слава богу, бросил ее наконец.

— Обидно, — сказал Чатти.

— Фильм, — сказала Рода, — был ее последней надеждой. За эти десять лет она растранжирила более ста тысяч фунтов из денег Ронни. Сто тысяч.

Рода преображалась на глазах. Исчезли кудрявые веточки, обрамлявшие задумчивое лицо сельского ботаника. Перед ним сидела представительница огромного семейного треста.

— Где она сейчас? — спросил он.

— В частной лечебнице, — зло сказала она. — Мне ли не знать, куда я ее отправила.

Чатти отложил нож и вилку. Печальный вид рыбы действовал на него удручающе.

— Бедная Кристина, — сказал он, глядя в тарелку.

— Бедная Кристина! — громко повторила Рода, словно обращалась ко всему залу. Спокойное овальное лицо перекосилось, легкий сельский загар побурел. — Вы хотели сказать: бедный Ронни. Она его разорила.

— По тому, как они жили, этого следовало ожидать, — сказал Чатти. — Думаю, Ронни знал, что делает. А что он говорит?

— Еще десять дней назад он ничего о ней не знал, ровным счетом ничего. Все было ложью — от начала до конца.

Слово "ложью" Рода прокричала.

Завсегдатаи "Блёстки" навострили уши и радостно переглянулись. Скандал! Все было выдержано в лучших традициях клуба. В зале сразу стало по-домашнему уютно. В такие моменты враждующие стороны обычно требовали спиртного. Лес взошел за стойку и приготовился выполнить заказ. Рода понизила голос.

— Все ложь, — тихо сказала она. — Чистейший вымысел.

— Ронни-то должен был знать, — сказал Чатти. — Как он догадался?

— Догадался не он, а я. Ронни ничего не знал. Ровным счетом ничего. А у меня возникли подозрения, еще когда они приехали к нам перед женитьбой; мне претила в ней даже манера говорить.

Чатти поднес бутылку к бокалу Роды, затем налил себе.

— Потребовалось время, — сказала Рода. — Вы знали ее дольше, чем мы, — продолжала она. — Когда-либо она говорила или делала…

Она запнулась. Увидела, как лицо Чатти, испещренное болезненными морщинами, разгладилось и на нем резко проступило новое выражение. А она уже было собралась его обличать. Поиск истины заходил слишком далеко. Тон нравственного превосходства в голосе Роды значительно поубавился. Он вдруг вспомнил постскриптум в ее открытке: "Фамилия профессора — Дюкро". Стало быть, охота шла уже тогда.

— Мистер Чаттертон, — сказала она. — Я люблю своего брата. Он для меня — все. И так будет всегда. С детства мы были близки друг другу. Он добрый человек, а это, согласитесь, в наши дни редкость. Я бы жизнь за него отдала. А ее я раскусила сразу. Его легко обмануть. Дело не в деньгах, а в том, что она с ним сделала. Такое не прощается. Я люблю своего брата больше всего на свете.

Сколько раз Чатти приходилось слышать слово "любовь" от девушек, в глазах которых стояли бусинки слез, от девушек, цедивших его сквозь плотно сжатые зубы, от девушек с искривленными от бешенства ртами. Он гладил им руки, предсказывал судьбу, рассказывал выдуманную историю своей любви. Как ни странно, наиболее эффективным средством утешения была печальная история о девушке, с которой он познакомился в Швейцарии, в санатории; у них обоих было вырезано по легкому. Ах, как они сочувствовали ему! Забывали о своем гневе, и их глаза, смотревшие на него с суеверным блаженством, как на некий талисман, прояснялись, оглядывали комнату и были готовы заново ринуться в свой вечный поиск.

Но Рода была из другого теста. Ее пристальный взгляд не молил о помощи. Это был хладнокровный взгляд человека, одержимого одной страстью. Такой взгляд не изменится и двадцать лет спустя. Она не только любила. Она была отомщена. Она не сдавалась, пока не вернула себе брата. Чатти жалел, что финал этой борьбы за любовь выглядел столь безобразно.