Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

Чатти просмотрел именной указатель и приложения, затем, удобнее устроив ноги на ящике, принялся за шестьсот страниц этого исторического труда. В пятницу он явился в кабинет Карво.

— Еду в деревню, — сказал он. — Рукопись я прочитал. Автор — некая Кристина Джонсон, эрудит и, несомненно, первоклассный историк. Если тебя интересуют альбигойцы, здесь о них — все. Узнаешь подробности ереси катаров. Ты, конечно, помнишь, что они проповедовали дуализм и одними из первых стали соблюдать диету: постились по понедельникам, средам и пятницам. Папе римскому это пришлось не по нутру. Однако в главах девятой и десятой дама несколько увлеклась. Как историк…

Карво оторвал взгляд от какого-то сценария.

— Спасибо, — учтиво сказал Чатти. — Так вот, как историк, считаю, что глава десятая не лезет ни в ка-кие ворота. Да, устраивали массовую резню. Даже несколько раз. Альбигойцев извели под корень. Но сценария, увы, отсюда не выжмешь.

— Массовую резню, — повторил Карво. — А причина? Можешь привести конкретный пример?

— Пожалуйста. Страница 337. Кровосмешение, — сказал Чатти. — Брат и сестра разлучены при рождении религиозными фанатиками, потом встречаются и женятся, ни о чем не подозревая; в Тулузе ее насилуют, они решаются бежать, но, когда добираются до Пиренеев, их выдает инквизиции некая Клотильда де Сан-Северино, обоих пытают. Примерно так.

— Пытки? — вскинул глаза Карво. — Кровосмешение? Ты эти страницы пометил? — Голос его стал мягче: — Моя сестра, Чатти, никогда бы не допустила, чтобы ты дошел до такого состояния. Будь другом, навести эту женщину — сам понимаешь, долг вежливости.

— Ладно, — сказал Чатти.

Карво виновато опустил глаза, что случалось с ним весьма редко.

— Ты с ней знаком? — спросил Чатти.

Карво хмыкнул что-то неопределенное.

"Эта женщина", Кристина Джонсон, укатила, однако, в свой парижский особняк, но через две недели сама явилась к Чатти. Беседа длилась более часа.

В тот же вечер Чатти не проскользнул, как обычно, в кабинет Карво, а вступил, широко распахнув двери и церемонно закрыв их за собой. Затем молча прошел к самому дальнему дивану, сел и задрал ноги.

— Что-то мы уж больно молчаливы, — сказал Карво.

— С тобой когда-нибудь происходили чудеса? — спросил Чатти.

— Сколько угодно, — сказал Карво.

— Да, знаю. Со мною тоже. Спрошу по-другому: ты когда-нибудь встречал свою первую любовь лет пятнадцать или двадцать спустя?

— Впервые я влюбился еще в колыбели, — сказал Карво. — Не помню.

— Речь не о детских шалостях. Я имею в виду первую взрослую любовь. Так встречал или нет?

— От такого чуда господь уберег.

— А вот у меня она как живая стоит перед глазами, — сказал Чатти. — Маленькая, толстая, в очках, лицо прыщавое, плащ в каких-то пятнах, мрачная от избытка целомудрия, сутулая. (Кстати, как раз это даже красиво. Многие девушки даже специально сутулятся — для привлекательности. Каждая экспериментирует по-своему, обучаются, так сказать, ремеслу.) Под плащом у нее черный грубый свитер, груди нет, вернее, вместо нее какие-то шерстяные комки. Свитер велик. Походка как в школьном строю: "Девочки! Шагом марш! Все идут за Дианой". И потом, никогда не удается побыть с ней наедине. Вечно при ней какая-нибудь подружка, обычно смазливень-кая, но по какой-то дурацкой причине она тебе не нравится.

— Ближе к делу, — сказал Карво.

— И ты, конечно же, никогда не встречал ее с тем человеком, за кого она в конце концов вышла замуж. Он тебе представляется эдаким трудягой, скажем, владельцем небольшой электромастерской, живут они… да ты и сам прекрасно знаешь. Четверо детишек превратили садик перед домом в черт-те что. Всегда строила из себя всезнайку и недотрогу. Только, бывало, и слышишь: "Нет, Карво. Убери руки, Карво".

— Это-то я помню. — Карво придал своему лицу мученическое выражение. — Слушай, Чатти, кончай треп. Ты прекрасно знаешь, что тема "кухонной лохани" уже вышла из моды.

— Я только что виделся со своей первой любовью, — сказал Чатти. — Можно мне выпить? Не тянись к кнопке. Сам налью.

Чатти пошел к бару, массивному сооружению, стилизованному под западный фасад готического собора, но без изваяний святых.

— Ясно, почему ты отбрыкиваешься от разговора, — сказал Чатти. — Часа два тому назад, до прихода Кристины, я бы и сам взбеленился. Исключая владельца электромастерской и четырех детей, я обрисовал тебе точный портрет. Но, черт побери! Отвратительная гусеница превратилась в бабочку. Если бы это случилось с ее смазливой подружкой Анной, я бы не удивился, но Кристина… Свершилось чудо. Я, видимо, тоже здорово переменился. В приемной она почему-то объявила, что пришла по вызову сэра Артура Чаттертона. Кстати, она вовсе не жена французского посла.