Євген Положій - Мері та її аеропорт

— А ты знаешь, что Вадику Журавлеву пожизненно впаяли? — спрашиваю я под занавес.

— Знаю. Но тут все вопросы — к Соне.

— Ты ее тоже знаешь?!

— Чего бы мне ее не знать? Два года по Салоникам вместе работали.

Единственный вопрос, на который я не нахожу ответа: что же такого знала Соня? Мы молча доедаем картошку, запиваем очень дерьмовым чаем из пластмассовых стаканчиков. В жизни больше ничего не буду пить из пластмассовых стаканчиков! Она говорит, что, пожалуй, пойдет, ей пора, а я говорю «хорошо», я куплю себе минеральной воды. Так мы и расстаемся: я остаюсь в очереди за «Миргородской», она уплывает вверх на эскалаторе за визой в посольство.

Я вхожу в свой двор и вижу Митрофановича. Он, как обычно, сидит на лавочке возле подъезда и курит. Рядом лежит какая-то книжка. Я подхожу ближе и вижу, что это «Етимологічний словник української мови».

— Как здоровье? — спрашиваю я.

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке! — шутливо отвечает Литрофаныч и показывает на припрятанный под пиджаком пузырь водки.

Он немного постарел, но по-прежнему бодр духом и не собирается сдаваться на милость своей старухи.

После того как табуретки перестали ломаться, умер его друг и сосед Григорий Андреевич, Митрофанович практически совсем перестал разговаривать с супругой. Все дни напролет он проводил на кухне, сидя на своих табуретках, за чтением украинских справочников и словарей, которыми увлекся на старости лет. Ему было приятно и любопытно узнавать новые факты и слова, он прикидывал, что он знал об этом раньше, и сравнивал с тем, что знает об этом сейчас, и приходил к выводу, что жизнь — прекрасная штука. Изредка он выходил во двор, где постоянным его собеседником стала Евдокия Николаевна, которой сейчас не было дома. Она ушла в больницу к сыну, который не так давно, чего и следовало ожидать, развелся, но оказался в больнице совсем не по этому поводу. Как и подсказывало ей сердце, он попал в аварию на обратном пути из Киева, после очередного кегельбана. Она воспитывала внука сейчас совсем одна, и ей хотелось, чтобы он вырос совсем не таким, как ее сын. Внук больше никогда не спрашивал, сколько весит мамонт. Этот вопрос временно перестал его интересовать, зато он, наконец, пристрастился к бабушкиным котлетам, ощутив после детского садика, из посещений которого она его окончательно изъяла на прошлой неделе, разницу между любовью и общепитом. Евдокия Николаевна знала, что сын выкарабкается и все будет хорошо. Единственное, что ее волновало, пока она ехала в маршрутном такси № 4 в больницу, везя все самое свежее и самое вкусное, — найдется ли в городе человек, который сможет сделать кегельбан с дорожкой нормальной длины? Впрочем, в дорожке ли дело?

Новые соседи, которые вселились в квартиру Кальченко, уже почти сделали ремонт, но должного авторитета пока ни у кого не заслужили. Тяжело свыкаться с новыми людьми.

Я тщательно сортирую книжки и пакую вещи в картонные ящики из-под телевизора и пылесоса и смотрю, что еще ненужного можно выбросить или отдать. Потом я иду к приятелю и забираю у него деньги за свою проданную машину, потом в банк, где впервые в жизни приобретаю MasterCard, и по магазинам, где покупаю почти все необходимое для путешествия (остальное докуплю в Киеве). Моя виза открыта, а там посмотрим. Затем захожу на рынок и покупаю джунгарского хомячка средних размеров, который два дня живет у меня в картонной коробочке, досконально изучая творчество Майка Науменко и Acid Jazz. Перед самым отъездом я звоню в дверь пани Польской и прошу ее присмотреть за ним, пока меня не будет. Она радостно соглашается и обещает, что хомячок ни в чем не будет нуждаться, а если ему будет мешать спать по утрам гимн, то она сделает радио тише. Я благодарю ее заранее. Она даже не интересуется, куда я еду и когда вернусь.

Последний, с кем я встречаюсь на этой земле, — это Саша. Мы сидим в кафе на улице, под идиотскими зонтиками на пластмассовых стульях за пластмассовыми столиками, в нашей пепельнице полно окурков, но официант и ухом не ведет. А мне наплевать, хотя еще пару месяцев назад я бы его построил. Саша пьет каппуччино, к которому он пристрастился в Италии за время гастролей, я же пью зеленый чай, к которому пристрастился за последний год. Мы смотрим на широкий горбатый проспект, который виден практически весь даже сквозь струи работающего по случаю праздника фонтана, и на мост, по которому бредут толпы людей. Страна отмечает День независимости, и большинство ее граждан изрядно уже набралось, хотя вряд ли они действительно понимают, какой сегодня день. Саша говорит, что набрал в студию молодых ребят, что они — просто супер, и буквально месяц назад они в Москве взяли кубок, а сейчас он задумал новый номер, а Александр Иванович полностью оплатил и костюмы, и постановку, и вообще оказался клевым мужиком. Я искренне рад за него, я ему завидую, потому что он знает, что делает, более того, он любит то, что он делает. Также я думаю, что Мэри, наверное, была права: у каждого есть свой аэропорт, из которого он вылетает и в который он возвращается. И как бы я ни выеживался, мой аэропорт здесь: между строк словарей Митрофановича, в коробочке хомячка пани Польской, в Баксике, который продолжает удивлять своей доброжелательной не питбулевской общительностью, маме, отце, всех бабушках и дедушках, в Мэри, точнее, в памяти о Мэри, в каждой секунде прожитой мною здесь жизни. И, как бы мне ни хотелось казаться мудрым и сильным, какое бы множество книг я ни прочел, сколько бы денег ни заработал, все равно я каждое мгновение буду пытаться ответить на вопросы «кто я?», «зачем я?» и «что со мною будет потом?».