Мелани Бенджамин - Я была Алисой

Доктор Экланд с папой тихо беседовали в холле возле маминой спальни, время от времени прерывая разговор смехом, и, казалось, в общей суете не участвовали. Доктор Экланд привел с собой нескольких женщин, которые сейчас находились у мамы, из чего я заключила, что у них там, наверное, что-то вроде чаепития, а папа с мистером Экландом их ждут снаружи.

Прикс с Иной вели себя как-то необычно. Прикс отменила на сегодня занятия, чтобы не нарушать покоя: классная комната находилась прямо над маминой спальней. Предполагалось, что они с Иной будут помогать Фиби в обустройстве детской, но пользы от них, по-моему, было-мало. Ина требовала всюду расставить свежие цветы, тогда как Фиби настойчиво требовала их убрать, бормоча под нос, что они пахнут улицей и в них наверняка полно всяких насекомых. Прикс же тем временем с мечтательной улыбкой на лице раскачивалась в кресле-качалке. Теперь, когда мистер Доджсон возобновил свои визиты, она опять стала вести себя довольно глупо.

По тому, как Прикс на меня смотрела — всегда чуть задерживая дыхание, словно только один мой вид напоминал гувернантке о ее наихудших опасениях, — мне было ясно, что она не забыла того дня, когда я выложила ей все, что знала. Я не понимала смысла произошедшего, но могла поклясться, что это не уйдет, навсегда останется между мной и Прикс и я никогда больше не попытаюсь ей помочь.

Какие же требовательные эти младенцы, размышляла я, наблюдая за суетой вокруг. Этот еще не появился, а дом уж перевернут вверх дном! Мне не составило труда незамеченной спуститься вниз к входной двери (не забыв положить в карман юбки компас, носовой платок и четыре печенья в шоколаде, ибо я не знала, что затеял мистер Доджсон, а потому решила быть готовой ко всему), и теперь мне оставалось только ждать.

Меня заметил лишь один человек. Мэри Энн (всех горничных мама называла Мэри Энн — говорила, так проще) неслась мимо из кухни, держа за ручку обернутый кухонным полотенцем чайник с горячей водой. Увидев меня, она остановилась, и вода выплеснулась из чайника, намочив ее и без того мокрый передник. Мэри Энн нахмурила красное, потное, как у всех горничных, лицо. Из-под ее белого чепца выбился завиток волос.

— Силы небесные! Что ты здесь делаешь, моя овечка? Разве мисс Прикетт не станет тебя искать?

— Она отправила меня с поручением, — ответила я, удивляясь, как легко мне врать, и спрашивая себя, зачем я вообще это делаю. Что мне, собственно, скрывать? Нечего. Ну разве только кое-что. — Мне нужно сбегать к торговцу канцелярией и купить бумаги для малыша. Малышу нужна бумага.

— Ну хорошо, хорошо, — рассеянно пробормотала Мэри Энн. — Смотри не испачкайся, — предупредила она и побежала наверх, стараясь не расплескивать воду по ковру.

Я вздохнула. Ну почему все — даже горничные — повторяют мне это изо дня в день?

Посчитав за лучшее выскользнуть за дверь, а то вдруг Мэри Энн встретит Прикс и сообщит ей о моих планах, я осторожно открыла дверь (обычно поскрипывавшая, как почти все двери, сегодня она решила вести себя примерно) и вышла на улицу, на яркий солнечный свет. Затворив за собой дверь, я оглядела двор перед колледжем. Двор был полон студентов, поскольку семестр только начался. Вглядываясь в толпу, я искала глазами принца Уэльского. Он недавно прибыл в Оксфорд, и это было так здорово! Даже будучи очень толстой, мама настояла на том, чтобы первый прием остался за ней. И мне позволили не ложиться вовремя спать, только чтобы познакомиться с принцем. Он был очень весел, пожал мне руку, оставил автограф в моем альбоме, сказал, что я очень мило делаю реверанс, что у него есть брат моего возраста по имени Леопольд, отличный малый, и что мне он, наверное, очень понравится.

А потом меня, как обычно, увели в детскую.

Мистер Доджсон рассказывал, что он просил у принца позволения сделать его снимок, но тот ему отказал. Конечно, позировать перед камерой порой утомительно, но принц не знал мистера Доджсона. Тот все превращал в игру — сначала ставил нас в разные позы, потом садился и рассказывал нам истории, иногда что-то рисовал. Когда мы увлекались историями, он бежал готовить пластинку, вставлял ее в фотокамеру и, попросив не двигаться, снимал с линзы колпачок. Он всегда считал вслух, иногда до сорока пяти, иногда в обратном порядке, а иногда с середины — начиная с двадцати двух, шел то назад, то вперед, пока не говорил: «Сорок пять, один… Готово!» И мы тогда наконец могли расслабиться, а он продолжал рассказывать свою историю.