Владимир Шаров - Возвращение в Египет

В общем, в России человек чем традиционнее, тем раньше он разошелся с государством и хуже к нему относится. А за властью не заржавеет, она у нас никого, кто хоть раз косо на нее взглянул, не забыла и не простила — всем воздала сполна. До седьмого и семьдесят седьмого колена никому ничего не спустила. Оттого, когда в семнадцатом году монархия рухнула, Гучковы, Коноваловы, прочие хозяева заводов и фабрик, железных дорог и пароходов, что им делать с империей, напрочь не понимали. Ведь это субстанция другая, какие бы иллюзии кто ни питал, — ни на мануфактуру, ни на торговый дом не похожая. Повертели они эту штуку в руках и, не зная, зачем и кому она нужна, что в ней хорошего, отдали большевикам. Кстати, наверное, и правы были — ничего хорошего в империи нет и быть не может, антихристова сила и есть. Государственниками в нашем отечестве с начала и до конца были одни западники. Люди пришлые, а если свои — то лепившие себя с иноземцев. Всё у них перенявшие: и как жить, и что думать, и во что одеваться. Западниками были и Рюриковичи, и Романовы, большевики тоже их поля ягода. Оттого в механизме империи они и разобрались в два счета. Плюс, посмотрев свежим взглядом, много чего усовершенствовали. Одно убрали, другое добавили, отрихтовали неровности и шероховатости, а главное — привели в систему. Вот и заработало как часы.

Кстати о Гражданской войне. Да, дворяне кончились в шестьдесят первом году вместе со своими поместьями. Сделались государевыми людьми, теми же разночинцами. Чиновничество, как не стало Временного правительства, устроило новой власти бойкот (а ведь поначалу звали), почитай, тоже кануло в небытие. И вот тут интересно, кто пошел в Белую армию, а кто в Красную. Не рядовыми — эти подневольные, а, так сказать, командный состав. Большевиков выбрала чуть не половина офицеров с дипломами Академии Генерального штаба. То есть не прапорщики недавней Мировой, а военная косточка, дворяне, кадровый состав.

Конечно, революция — вещь сложная, отчасти и карнавальная, ты прав: когда был Исход, вместе с сынами Иакова из Египта вышло множество другого народа, коренных египтян в том числе. Так и здесь. Белые были разношерстные, и красные тоже разношерстные, но то, что половина урожденных государственников с ходу разобралась, даже во время марксистско-пролетарского маскарада поняла, кто свой, кто чужой, очень показательно.

И надо сказать, Коля, что, если империя благо, когда она растет — благо вдвойне, страх, трепет в других — снова квадрат: большевики надежды оправдали, пожалуй, и перекрыли. Сколько вер и языков перед нашим посохом склонились и еще склонятся! Так что они останутся идеалом; неважно, уйдут или процарствуют до второго пришествия. В общем, без западников никто бы империю не отстроил, не захотел бы, да и не сумел. Но и традиционалистов понять можно — кому она, на хрен, такая нужна, если своих объявляет врагами и режет почем зря. Получается вечное: что для одного хорошо — другому смерть.

Твое прочитал, но сам не думаю, что Гоголь сжег вторую часть «Мертвых душ» единственно потому, что в ней не было правды; впрочем, с тем, что оставаться впусте святому месту негоже, согласен, оттого считаю, что за второй том поэмы Гоголь признал небольшую повесть, опубликованную задолго до «Мертвых душ». Я имею в виду «Старосветских помещиков» да, в общем, и весь «Миргород». Мирный райский город, в коем, безмятежные и счастливые, мы жили год за годом, не замечая, как течет время. Наивные и невинные, коротали Золотой век, ничего не разумея в смутах и тяжбах, которыми, забыв о нас, злой дух смущал окрестные народы.

Чувствуя, что неведенье спасительно, что оно одно нас и бережет, Афанасий Иванович Товстогуб и Пульхерия Ивановна Товстогубиха не заводят детей, плод греха, они так и так уйдут, будут изгнаны из Рая, уже никогда не смогут туда вернуться. Ведь что бы кто ни говорил и как бы ни хотел в это верить Гоголь, пути назад нет. Оттого сами «Мертвые души» были и останутся книгой о грехопадении, об Исходе из Рая и из Земли Обетованной. Они останутся книгой о пути в Египет, в дом рабства, где мы будем пребывать до конца своих дней.

Но пока, Коля, идет только 1832 год, поэма не написана, работа над ней не скоро и начнется, следовательно, никто и ниоткуда еще не изгнан. По той же причине дети в повести хоть и рождаются, но отчего и почему это происходит, Пульхерия Ивановна, например, представляет себе плохо. Всякий раз, обнаружив, что одна из ее девок отяжелела, вот-вот принесет в подоле ребеночка, она лишь удивляется и строго наказывает виновнице, чтобы впредь подобного не было. В «Старосветских помещиках» Гоголь, выведя себя в Пульхерии Ивановне, а жившую в простоте сердца и теперь изготовившуюся уйти Россию — в Афанасии Ивановиче, ясное дело, сознавал, что бок о бок с этим, заключенным на небесах союзом двух душ, не стесняясь ни его, ни Бога, войт с приказчиком немилосердно воруют. Мало того что мимо барских амбаров везут зерно на базар, но и продают лес на мельничные срубы, подчистую изводят вековые дубы. Он видел эту незавершенность мироздания — вслед за Гоголем видим ее и мы — но легко закрывал на несовершества глаза, понимал, что перед ним лишь пятна на Солнце. Потому что по Благословению Господню земля — поля, луга и сады — всё было так безмерно богато, изобильно, что хватало и войту с приказчиком, и челяди, которая по ночам в кладовых до боли в животе наедалась вареньями и медами, хватало, разумеется, и самим барам и не переводящимся у них гостям. Как ты помнишь, Коля, Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович были на редкость гостеприимны, принимали много и охотно. С радостью, веселием на душе по нескольку дней не отпускали от себя любого хорошего человека. И всё равно запасов имелось столько, что нечего было и надеяться, что однажды в погребах обнаружатся пустоты.