Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Дорогой дядя, в моем «Синопсисе» «Мертвых душ» Чичиков, как ты помнишь, оставляет деньги Плеханову. Уже когда я это писал, чувствовал: здесь что-то неправильное, но что точно, сказать не мог. Знал, что однажды перепишу сцену, но до посадки откладывал и откладывал, боялся, что с другим финалом шансов заключить договор с издательством вообще не будет. В лагере, думая о «Мертвых душах», я в этой своей неправоте утвердился, даже понял, куда всё должно идти. В русской литературе есть два великих неоконченных романа — «Мертвые души» Гоголя и «Братья Карамазовы» Достоевского. Известно также, что Достоевский поначалу много подражал Гоголю, на бумаге едва ли не полностью от него зависел, позднее стал этим тяготиться и, чтобы вернее расчитаться с прошлым, вывел Гоголя во вполне издевательском Фоме Опискине. Это одна линия отношений, другая — собственно, в романах.

Чичикову у Гоголя в свое время предстояло переродиться, как бы воскреснуть в духе. Речь — ты знаешь и без моего «Синопсиса» — шла о монашестве, даже об игуменстве, и в этой способности добра проклюнуться, взойти там, где, кажется, давно нет ничего, кроме зла, была надежда, что для нас, грешных, еще не всё потеряно. То же и в «Карамазовых». Уверен, ты слышал, что в письме к Суворину, написанном незадолго до смерти, Федор Михайлович говорит, что Алеше Карамазову, в котором с детства не только родня видела будущего чернеца, человека, для коего постриг и служение Господу стали бы не сломом, а исполнением естественной радостной потребности души, ближе к концу романа предстоит сделать крутой поворот. Придя к выводу, что в наше время добро больше не может, не должно прятаться за высокими монастырскими стенами, оно обязано идти в мир и в чистом поле в открытую сразиться со злом, Алеша делается членом крайней революционной организации. В финале же, после того как примет участие в террористическом акте, всходит на эшафот. И вот мне показалось, что оба они, Чичиков и Алеша Карамазов, по всем законам Божеским и человеческим однажды должны сойтись. Это не просто вернет смысл, оправдает те три четверти века русской истории, когда люди, пережив духовное возрождение, как бы выпали из гнезда привычной жизни. Я не берусь судить, был ли народнический террор бесовским наваждением или нет, знаю лишь, что необходимость спасти всех и каждого, а не одного себя, диктует именно эту дорогу к Богу. Сомнений на сей счет у меня нет. Так что свой взнос на дело революции Чичиков передает не Георгию Валентиновичу Плеханову, а другому члену партии «Народная воля» — Алексею Карамазову.

Твой «Синопсис», как ты и просил, дядя Артемий мне переслал, о том, что из него могло вылупиться, судить не готов, но ряд предварительных соображений имею. Впрочем, вряд ли они станут для тебя новостью. Есть распространенное заблуждение (староверов оно касается в первую очередь), что в наших палестинах что традиционалисты (консерваторы), что государственники — суть одно. Поддерживается и разделяется оно многими и по разным причинам. На деле между первыми и вторыми — пропасть. Староверы при всем консерватизме исповедовали вещи, как таковые исключающие государство, тем паче империю. Герцен, а еще более Бакунин, правы: стоя за общину, они были родными братьями анархо-синдикалистов. Для них русское царство — преддверие, порог финальной схватки Христа и антихриста, они и мечтали не о том, чтобы оно росло, процветало, а о грядущем потопе. Возможно, иди наша история по-другому, к примеру, без Никона, со временем их бы приручили, в конце концов, и само христианство начиналось так же. А потом, сперва Богу — Богово, а кесарю — кесарево: глядишь, шаг за шагом и отвернули людей от Иоаннова Откровения, от мысли, что не строить надо, а душу спасать. Поворотили к жизни, которая, слава Богу, длится и длится, и что с ней будет дальше, никто, кроме Господа, не ведает. У нас разрыв заметен с Ивана III — до этого лишь намеки: на пару с царицей Софьей они, как насосом, стали тянуть сюда каждого, кто знал или делал вид, что знает толк в государстве. Хотя бы просто что это за штука такая. Брали, манили отовсюду и дальше тоже не бросали, холили и лелеяли. Недаром еще до Петра I две трети столбового российского дворянства указывали, что корни их иноземные (см. «Бархатную книгу» другой Софьи — царевны). После Петра и разговора нет. Татары и греки, литва, венгры и итальянцы, но главное, немцы — от близких ливонцев и разных шведов до французов, англичан и шотландцев — а всё оттого, что свои держали государство за чужое, злое начало и охотников строить его было мало. Расколом распугали последних. Пытали, казнили, калечили, ссылали и гнали в три шеи с таким восторгом, что консерваторы в прежнем убеждении насчет империи утвердились бесповоротно.