Джон Грин: Многочисленные Катерины

– Кафир любит говорить очевидные вещи важным голосом, – изрек Гассан.

Колин засмеялся, а Гассан продолжил пересчитывать выигрыш.

Затем Колин стал размышлять о следствиях того, что ему открылось: если будущее бесконечно, то когда-нибудь оно всех нас поглотит. К примеру, он сам мог перечислить только нескольких людей, живших, скажем, 2400 лет назад. А еще через 2400 лет, даже Сократ, самый известный гений V века до нашей эры, может оказаться забытым. Бесконечное будущее сотрет все – от забвения не уберегут ни слава, ни гениальность.

Но есть и другой способ. Есть истории. Колин смотрел на Линдси, которая хитро улыбнулась, когда Гассан одолжил ей девять центов, чтобы они могли продолжить игру. Колин вспомнил уроки историй, которые давала ему Линдси.

Истории, которые они рассказывали друг другу, сыграли огромную роль в том, что она ему понравилась… ну, хорошо, он ее полюбил. Прошло всего четыре дня, но он уже несомненно любил Линдси. И он вдруг подумал, что истории не только делают нас значимыми друг для друга. Может быть, они – тот самый единственный способ оставаться значимым в бесконечном будущем, способ, который он так долго искал.

И Колин подумал: допустим, я расскажу кому-нибудь о моей первой охоте на кабанов. Даже если это будет тупая история, те, кто ее услышит, хоть чуточку изменятся, так же как изменился я, прожив эту историю. Это будет едва заметная перемена. Но от этой перемены, как по воде, пойдут круги перемен – все меньше и меньше, но круги бесконечные. Меня забудут, но истории останутся. И поэтому мы все значимы – может быть, не так уж сильно, но хотя бы чуточку.

Но важны не только те истории, которые помнят. В этом и состояло истинное значение Аномалии III: сразу получив верный график, он доказал не то, что теорема верна, а то, что в нашем мозгу есть место для того, что мы не можем вспомнить.

И почти неосознанно он начал писать. Графики в его блокноте теперь сменились словами. Колин поднял глаза и вытер единственную каплю пота с загорелого лба. Гассан повернулся к Колину и сказал:

– Я, конечно, понимаю, что будущее непредсказуемо, но интересно, найдем ли мы в нашем будущем монстробургер?

– Предсказываю – найдем, – засмеялась Линдси.

Они вышли на улицу, Линдси крикнула: «Пассажир», Колин сказал: «Водитель», а Гассан сказал: «Черт». Линдси пробежала до дверцы машины, чмокнув по пути Колина в губы, открыла и придержала ее.

Колин знал, что этот короткий путь – от крыльца до его Сатанинского катафалка – он запомнит навсегда и будет рассказывать о нем истории. Ничего не происходило, но эта минута казалась невероятно значимой. Линдси сжала пальцами его руку, Гассан запел: «Я люблю / монстробургеры в „Ха-ардис“. / Для моего живота / это настоящий пра-аздник», и они наконец сели в Катафалк.

Когда они проехали мимо магазина, Гассан сказал:

– Не обязательно ехать в «Хардис». Можем поехать куда угодно.

– Здорово. Я, честно говоря, совсем не хочу в «Хардис», – сказала Линдси. – Кормят там так себе. В двух поворотах отсюда, в Милане, есть «Вендис», там намного лучше. У них хотя бы салаты есть.

Поэтому Колин проехал мимо «Хардис» и выехал на шоссе, ведущее на север. Мимо него, одна за другой, мчались машины, а он думал о промежутке между тем, что мы помним, и тем, что случилось, между нашими предсказаниями и тем, что случится. В этом промежутке, подумал Колин, есть место для преображения – он мог перестать быть вундеркиндом и придумать себе новую интересную историю, перерождаться снова и снова. Например, он мог стать змееборцем, эрцгерцогом, победителем ДК – и даже гением. Кем угодно – только не тем, кем уже был раньше. Из путешествия в Гатшот Колин извлек один урок – будущее нельзя предотвратить. И впервые в жизни он улыбнулся, думая о вечно приближающемся, бесконечном будущем, которое простиралось перед ним.

Они ехали дальше. Линдси повернулась к Колину и сказала:

– Знаешь, а ведь вовсе не обязательно останавливаться.

Между сиденьями просунулся Гассан:

– Кстати, да. Не будем останавливаться.

Колин нажал на педаль газа, думая о том, как много дорог открыто для них и как не скоро кончится лето. Линдси Ли Уэллс, сидевшая рядом, коснулась его руки и сказала:

– Да. В самом деле. Едем дальше.

И по спине Колина побежали мурашки. Он вдруг ощутил родство со всеми, кто сидел сейчас в его машине. И со всеми, кто в ней не сидел. И понял, что он не уникален, – в самом лучшем смысле этого слова.