Джон Грин: Многочисленные Катерины

– Прости, если промазал, – сказал Гассан, возвращаясь в комнату. Он сел на край кровати и легонько пнул Колина, лежащего на полу. – Мне пришлось зажимать нос обеими руками, так что палка-громыхалка болталась, как маятник.

Колин не засмеялся.

– О, вижу, тебе и правда фигово, потому что а) шутки про палку-громыхалку – лучшие в моем репертуаре и потому что б) как можно забыть смыть собственную блевотину?

– Хочется сдохнуть, – монотонно произнес Колин, уткнувшись в сливочного цвета ковер.

– О боже! – вздохнул Гассан.

– У меня была мечта: добиться чего-то в жизни и завоевать ее любовь. И посмотри, что получилось. Нет, ну правда, посмотри, – с надрывом сказал Колин.

– Да смотрю я, смотрю. И скажу тебе, кафир [4], не нравится мне то, что я вижу. И то, что я чую носом, – тоже.

Гассан лег на кровать с таким видом, будто пытается оценить масштаб бедствия.

– Просто я… неудачник. Что, если на этом все и закончится? Что, если через десять лет я буду сидеть в офисе, возиться с цифрами и запоминать результаты бейсбольных матчей на спор? Что, если ее со мной не будет, а я ничего не добьюсь и останусь полным ничтожеством?

Гассан сел и положил руки на колени:

– Эй, друг, тебе нужно поверить в Аллаха. Мне никакая офиса не нужна, я и без нее счастлив, как свинья в дерьме.

Колин вздохнул. На самом деле Гассан не был таким уж набожным, но он часто пытался в шутку обратить Колина в свою веру.

– Ага. Поверить в Аллаха. Хорошая идея. А еще я бы с удовольствием поверил в то, что могу вылететь в открытый космос на спинах огромных пушистых пингвинов и кувыркаться с Катериной XIX в невесомости.

– Одинец, тебе больше всех, кого я знаю, нужно поверить в Аллаха.

– А тебе нужно учиться в колледже, – пробормотал Колин.

Гассан был старше Колина, но взял в школе «год отпуска». Потом он поступил в Университет Лойолы в Чикаго, но по причинам, известным только ему, не записался на осенний курс, и «год отпуска» мог превратиться в два.

– Слушай, друг, я тут точно ни при чем, – сказал Гассан с улыбкой. – Это не мне сейчас так фигово, что я валяюсь на полу как бревно и не могу даже подняться, чтобы смыть собственную блевотину. И знаешь, почему я в шоколаде? Потому что со мной Аллах.

– Ты опять пытаешься обратить меня в свою веру, – недовольно простонал Колин.

Гассан вскочил с кровати, взгромоздился на Колина, прижал его руки к полу и душераздирающе завопил:

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его! Повторяй за мной, зитцпинклер! Ла иллаха илла-лла! [5]

Колин попытался сбросить его и засмеялся, Гассан расхохотался следом:

– Я пытаюсь уберечь твою жалкую задницу от прямого попадания в ад!

– Слезь с меня, а то я и правда туда попаду, – прохрипел Колин.

Гассан послушался и мгновенно принял серьезный вид:

– Так в чем проблема?

– Проблема в том, что она меня бросила. В том, что я один. Боже, я снова один… Более того, если ты не заметил, я полный, полный неудачник. Я – бывший. Бывший парень Катерины XIX. Бывший вундеркинд. Это раньше я был вундеркиндом. А теперь я ничтожество.

Как Колин уже бесчисленное количество раз объяснял Гассану, между словами «вундеркинд» и «гений» была огромная разница. Вундеркинды очень быстро усваивают то, что другим уже известно, а гении открывают то, что прежде никому не было известно. Вундеркинды запоминают – гении творят. Большинство вундеркиндов, вырастая, не становится гениями. И Колин был почти уверен, что входит в это злополучное большинство.

Гассан снова сел на кровать и почесал поросший щетинкой двойной подбородок:

– Так в чем проблема – в гениальности или в Катерине?

– Просто я ее очень люблю, – ответил Колин.

По правде говоря, для Колина эти проблемы были связаны. Самая главная проблема заключалась в том, что он – особенный, великолепный, гениальный – был… точнее, не был. Он не был значимым. Колин Одинец, знаменитый вундеркинд, не менее знаменитый ботаник и зитцпинклер, ветеран Катеринских побоищ, не был значим для Ее Величества Катерины XIX и для всего остального мира. Внезапно он перестал быть чьим-то «мальчиком» и подающим надежды вундеркиндом. А это – выражаясь сложными словами, как подобает вундеркинду, – было отстойно.

– Гениальность, – фыркнул Гассан, пропустивший мимо ушей признание друга в любви к Катерине, – это фигня. Ты просто хочешь быть знаменитым.

– Нет, неправда. Я не хочу быть значимым, – возразил Колин.

– Вот. Как я и говорил, ты хочешь славы. Слава – это новая популярность. Новой топ-моделью Америки ты не станешь, зуб даю. Так что ты хочешь стать новым топ-гением Америки и теперь – не обижайся – ноешь, потому что до этого еще не дошло.