Лена Элтанг - Картахена

Понятно, что платить за марку Ли Сопра не собирался: в кармане у него был пистолет, а не деньги. Откуда ему было знать, что на встречу придет комиссар полиции, с которым не так просто будет справиться. Я не собирался его убивать, я даже угрожать ему не собирался, и если бы он не вынул ствол, то остался бы в живых. Скорее всего.

Не представляю, как он застрелил хозяина отеля, подойдя почти вплотную, на такое нужно немало куража. И рука должна быть твердой. Однако, когда он наставил пистолет на меня, пальцы у него дрожали, а лицо надулось от возбуждения. Это не тот ствол, из которого убили Аверичи, успел подумать я, там была беретта 92S с деревянными щечками. Патрон 9mm Parabellum, гильзу посылали баллистикам в Салерно. Это другой ствол! В этот момент он выстрелил, и я засмеялся.

Осечка. Еще раз. Осечка.

Это что еще за хлопушка? Мне надоело смотреть на его трясущиеся губы, я достал из кармана плаща свой танфольо, задумчиво посмотрел на дуло и сунул его за пояс. Потом я кивнул капитану, чтобы подошел поближе, и он подошел. Говорю же, убивать его мне не было никакого резона. Я уже понял, что мы оба надеялись на один и тот же фантом, химеру, видимость добычи. Он думал, что наконец доберется до марки, а я – что марка наконец доберется до меня. Я довольно долго ждал этого дня, размышлял, подбирал улики и был уверен, что получу свою награду.

А теперь что? Раз уж мы оказались на обрыве, я решил не тратить на него пулю, довольно будет и хорошего тычка. Глядя на его подмазанное чем-то землистым лицо, я подумал, что умирать от моей руки ему будет не так обидно. Он ведь до сих пор скрывается от своих кредиторов: красит морду, носит стариковские тряпки, даже хромает. Может, марка была его последней надеждой отбиться от долгов. А может, он просто хотел удрать с ней в какую-нибудь колумбийскую дыру.

Сколько он тут проторчал в этом гриме, с начала января? Перестал быть мужчиной, не заслуживает уважения. Даже пули не заслуживает. Мы – то, чем мы притворяемся. Надо быть осторожнее.

Ладно, это последняя запись в моем блоге. Не знаю, зачем вообще нужно было его заводить. Сеть – такая штука, в ней можешь криком кричать, что ты убийца, и никто даже бровью не поведет. А повесишь видео с говорящим котом, соберется народ со всех концов света, будут вздыхать и причмокивать. Зачем-то мне нужно было выплескивать сюда свою ярость, будто грязную воду из корыта. Может, мне хотелось, чтобы меня поймали?

Сегодня за завтраком малорослый мужичок в твидовом пиджаке (в такую-то жару) сообщил персоналу, что владелец земли не намерен продлевать арендный договор. И что всех погонят в шею не позднее первого сентября. Жаль, что его речь записывалась на плеер, а не на видео, лица у гостиничных были как у детей в цирке (красотку распилили пополам, и ясно, что обманули, но в чем секрет?).

Но это все мелкие уколы, рыбья чешуя, по сравнению с тем, что он сказал потом. Меня как будто острогом проткнули. Даже здесь, в этой мусорной яме, не могу писать об этом. Не могу, но однажды придется, иначе этот блог из честной кондемнации превратится в гору благочестивого вранья, то есть в литературу.

Теперь, когда история подходит к концу, становится ясно, что мне придется уехать из «Бриатико» несолоно хлебавши. Понятия не имею, что делать дальше. Смыслы стираются, точно позолота с деревянного идола. Их и раньше было не так уж много. Зато было три цели, вставленные одна в другую, будто фигурки учеников в игрушечном мудреце Фукурокудзю. Наказать двух старых надутых козлов, лишивших меня бабки Стефании, поместья и обещанной еще в детстве сицилийской ошибки. Получить марку назад, в свое полное распоряжение. Продохнуть.

В отеле царит хаос, сказал на собрании администратор-тосканец, если управляющий не знает, что один из хозяев выдает себя за пациента. Эта новость оскорбительна, и я немедленно заявляю о своем уходе. Из этого следует, что вторая новость – о всеобщем увольнении – меня совершенно не волнует. Прошу прощения, синьоры.

Ай да тосканец. А я вот не прошу прощения. Однако попрощаться мне придется. Мое время в «Бриатико» закончилось. Мне не удалось задуманное мною в прошлом году (зима была полна несбыточных прожектов), но мне удалось погасить свою злость. Она подернулась сизой дымкой и еле слышно потрескивает. А раньше, бывало, к ней и подойти было страшно. Ясное дело, чтобы залить эти угли, одного Аверичи не хватило бы, хотя крови в этом борове было немало. Однако второй мертвец (хотя его тень будет долго еще колготиться по сцене) оказался той самой лягушкой из Ригведы, про которую рассказывал в интернате учитель по прозвищу Сердце Мышонка.