Лена Элтанг - Картахена

– Сказать по правде, мне нравится, что ты взяла книгу без спросу. В доме Понте она все равно никому не понадобилась. А почему ты положила ее обратно?

– Просто вернула. Кому теперь нужны бумажные книги? Лучше расскажи, как ты меня узнал. – Она все еще не отводила глаз, и он смог их хорошенько разглядеть. Глаза были яркими, будто пляжный камушек, брошенный в воду, в них мерцали кварцевые вкрапления и проступала зеленая слюда.

– Ты показала мне Паолу, и стало ясно, что ты читала роман. При этом ты была уверена, что автор романа именно я, ведь ты старалась для автора, верно? На моих документах, оставленных в полиции, стоит другое имя. Из этого следует, что мы виделись раньше, в «Бриатико». И еще веснушки.

– Я и тогда знала, что ты не англичанин. У тебя ужасный славянский акцент.

– Ладно, я не англичанин. Иногда я сам не знаю, кто я.

– Понимаю. А чем ты занимаешься в Траяно?

– Делаю вид, что пишу роман. – Голый Маркус сел в кровати по-турецки. – А на самом деле плыву в решете. Пытаюсь найти синерукого джамбля. Честно говоря, я приехал с другой целью, но теперь моя голова занята только этим. Я наконец раздобыл его текст, уже прочел пару страниц и буду читать дальше – наверное, всю ночь, до утра.

– Синерукий джамбль? А кто он такой? – Ее глаза следили за вращением лопастей вентилятора, деревянного старья, подвешенного здесь, должно быть, во времена Королевства Обеих Сицилии.

– Просто блогер.

– И что ты станешь делать, когда найдешь его?

– Понятия не имею. Хочу посмотреть на него, и все. Надо бы ей сказать, что сурьма размазалась, думал Маркус, она слишком много красится. Не хочет быть похожей на себя прежнюю? Это ей удается, надо заметить. Хмурая библиотекарша начисто стерлась из моей памяти. Она была не из тех женщин, что оставляют свое лицо на сетчатке твоего глаза, будто оттиск на восковой дощечке.

– Джамбли водятся повсюду, – сказал он, выбираясь из постели и подходя к умывальнику, спрятанному за ширмой, – только их трудно разглядеть. Или наоборот: их до смешного легко заметить, только их нигде не бывает. Это новая порода людей, именно порода, а не поколение. Их всегда принимают за кого-то другого, и это их вполне устраивает.

– Меня бы тоже устроило. – Она зевнула и потянулась. – Полотенце слева от тебя, синее.

– Все, что я знаю об этом человеке, это сетевой ник и несколько биографических крошек. Завтра посмотрим, куда эти хлебные крошки меня приведут.

– Крошки, ники. Детский лепет какой-то.

– Ты права. – Он плеснул себе в лицо холодной водой, растерся полотенцем и повесил его на ширму. – Дети бывают отвратительно жестоки, и джамбли тоже. Но их жестокость имеет разное происхождение. Во втором случае она происходит от сытой сердечной вялости и лютой душевной прохлады. Если верить джамблю, записки которого я буду читать этой ночью, то люди не погибают, они просто исчезают, softly and suddenly… как это по-итальянски?

– Тишайше и вдруг.

– Вот именно. Слушай, мне пора. Если хочешь, утром можем позавтракать в «Колонне».

– Не хочу.

– Peccato! Я мог бы рассказать тебе, как далеко сумел продвинуться в поисках. – Он быстро натянул джинсы и майку. – Я намерен вычислить некоторые пересечения, для этого мне понадобятся карта, календарь и телефонный справочник. Одним словом, место, время и образ действия. Три классических единства Аристотеля как инструмент охоты на джамбля. Я еще не придумал, как назвать этот новый тип homo scribens.

– Погоди. Ты говоришь так неразборчиво и сразу на всех языках. Что значит – новый тип, новая порода? Они не такие, как все? Сумасшедшие?

– Некоторые сходят с ума, а кое-кто сходит на берег, понимаешь? Эти люди совершенно в своем уме, даже больше того, они дивные собеседники, если вдруг снизойдут до разговора. Просто мы еще не поняли, с кем имеем дело. Они убивают, а мы ищем привычные мотивы. Они дышат ровно, а мы ищем волнение.

Маркус направился было к двери, но посреди комнаты остановился и прочел монотонно, раскачиваясь, словно дервиш:

Жаль, я не мог сказать Петре, что лежит в основе моей уверенности. Капитан пришел на встречу со мной в надежде, что получит марку, он явился на обрыв, чтобы встретить там дружка или родственника убитого траянца по имени Ринальдо Понте. Он был уверен, что встречу назначил новый владелец, не сумевший сбыть драгоценный трофей самостоятельно. В моем письме говорилось прямо: я могу предложить вам то, чего вы хотите больше всего, и это будет стоить не слишком дорого. Я имел в виду его свободу, разумеется. Но он понял меня превратно. Может, я этого и хотел?